В описании плена, оставленном Сафоновым, можно найти еще более явное свидетельство конфликта между желанием пленника улучшить свою судьбу, с одной стороны, и офицерской честью, с другой. Вынужденный расстаться с личными вещами под угрозой смерти, Сафонов попытался завоевать расположение начальника конвоя с помощью албанской песни, которую он выучил с этой целью. Конвоиры поощряли усилия Сафонова имитировать носовые звуки албанского пения комментариями вроде «Ах ты неверная собака!» и тем не менее относились к нему лучше, чем к другим пленникам вплоть до конца их перехода[303]. Однако роль развлекателя конвоиров и местных жителей-мусульман, которую в какой-то момент избрал Сафонов, была мало совместима с понятиями об офицерской чести. Осознание этого обстоятельства, возможно, заставило Сафонова вести себя более бескомпромиссно, когда караван пленников прибыл в город Серрес, наполненный османскими войсками, собиравшимися атаковать мятежную Сербию. Когда один из османских воинов ударил одного из товарищей Сафонова, последний ударил турка в ответ, за что был, в свою очередь, сбит с ног мощным ударом. Попытка Сафонова отстоять честь своего товарища могла бы закончиться для него плохо, если бы не вмешательство французского инженера-артиллериста, который служил в османской армии и использовал свое положение, чтобы успокоить страсти[304].

Весь этот эпизод свидетельствует о важности посредника, который мог смягчать конфликты между пленниками, с одной стороны, и их стражами или местным населением, с другой. Вскоре сам Сафонов стал играть эту роль. Его поведение, быть может, и не соответствовало званию офицера и дворянина, и все же в сложившихся обстоятельствах оно очевидно пользовалось санкцией его товарищей по несчастью. Во время пребывания конвоя в городе Верия Сафонов предпочел не обращать внимания на то, что один из местных жителей называл его «собакой» и «неверным», и вместо этого прибегнул к своей албанской песне, чтобы рассмешить мусульманина и получить от него табак и еду. По словам самого Сафонова, последний бросил ему кусок сырого мяса «как собаке» и наблюдал, как изголодавшиеся пленники растерзали его на части и зажарили на палочках[305].

К этому моменту тяготы плена, по-видимому, ослабили влияние представлений об офицерской чести среди товарищей Сафонова, которые даже поощряли его усилия улучшить их коллективное положение. К концу своего пребывания в Константинополе Сафонов нашел другой способ помочь себе и своим товарищам. Раздобыв бумагу и краски, он стал делать маленькие изображения османских кораблей и продавать их тюремным стражам. Его картинки пользовались популярностью потому, что османские корабли на них неизменно побеждали и потопляли превосходившего их противника. Взамен Сафонов выручал деньги и еду, которыми делился со своими товарищами, так что напоследок они жили «безнуждно»[306].

Все описания османского плена в конце XVIII – начале XIX столетия содержат образ мусульманского благодетеля, вмешательство которого порой спасало пленников в их столкновениях с враждебным мусульманским населением. В случае с Левашевым таким медиатором стал сам великий визирь Емин-паша, который укрыл российских дипломатов от взора мстительного Мустафы III во время пребывания последнего в лагере. Визирь также защищал дипломатов от разгневанного османского воинства[307]. Роль этого вмешательства стала наиболее очевидна тогда, когда бунт янычаров в Молдавии заставил визиря на время покинуть лагерь[308]. Даже после того как волнения улеглись и визирь вернулся, янычары, раздосадованные поражением, полученным от российских войск у Хотина, заставляли российских дипломатов опасаться за свою жизнь, стреляя из пистолетов над их головами[309].

Описание Левашева сполна передает чувство опасности, которое не исчезало и в результате вмешательства в судьбу пленника даже столь могущественного человека, как великий визирь. Тем же, кто находился вдали от источника власти, выпадали еще большие испытания. Вот почему пленники стремились попасться на глаза османским властям при первой возможности. Так, Сафонов и Клемент старались привлечь внимание османского аги, который собирал подати в местности, в которой находились пленники. Однако албанцы не обратили внимания на приказы аги, и потребовалось вмешательство губернатора Ибрагим-паши и отряда в 500 человек для того, чтобы освободить русских пленников из рук албанцев и доставить их в столицу провинции город Берат.

Описания этого эпизода Сафоновым и Клементом иллюстрируют влияние литературного тропа на характеристику мусульманского посредника. Оба автора представили читателям более или менее развитый образ «благородного турка», который уравновешивал описания фанатических толп в европейской ориенталистской литературе. Так, Сафонов называет Ибрагим-пашу «великодушным турком», который пожаловал российским пленникам пятнадцать овец[310]. По свидетельству Клемента, щедрость паши шла еще дальше и включала приказ конвоирам вернуть российским офицерам их персональные вещи. Кроме того, Ибрагим-паша ежедневно приглашал пленников во дворец для расспросов относительно силы российского флота, главных должностных лиц Российской империи и самого царя. Если верить Клементу, когда конвою пришло время отправляться в сторону столицы, он расставался с пленниками со слезами на глазах[311].

Описание плена Розальон-Сошальского также содержало образ «благородного турка», воплощенного сераскером Хуссейн-пашой, которому автор и трое других пленных офицеров были представлены вскоре после их захвата возле Шумлы. На этот раз образ «благородного турка» структурировал саму встречу между пленниками и сераскером, а не только повествование о ней. На вопрос Хуссейна-паши, почему они решили принять бой от многократно превосходящего их противника, командир захваченного в плен отряда майор Н. Ф. Шатов ответил, что он не ожидал встретить столь великодушного победителя. Удовлетворенный ответом Шатова, сераскер вполне соответствовал той роли, которую от него ожидали российские пленники. Он запретил заковывать их в кандалы, отправил своего собственного врача лечить их раны и посылал им деньги и еду с собственного стола, а также покрывала, позволявшие согреться ночами[312].