лежала тихо, неподвижная и мертвая. Впервые за сто одиннадцать лет ее остренькое личико замерло.

Вскоре медсестры вынесли Бабулю из палаты, а еще через несколько минут никто бы не догадался, что она вообще здесь лежала.

Коричневатую фотографию мопса и вазу с розами убрали, как и все прочие вещи: очки для чтения, библиотечную книгу, запасные рубашки и туалетные принадлежности. Кровати застелили свежим накрахмаленным белым бельем, и когда остальные пациенты проснулись утром, от Бабули не осталось и следа.

Рано утром пришел Дедуля Фролла, неся в шишковатых пальцах дежурную розу, и нашел кровать пустой. Нянечки вывели его в комнату отдыха и сообщили, что женщина, бывшая его спутницей на протяжении восьмидесяти лет, покинула своего супруга. И отправили его домой, вручив бумажный пакет с Бабулиными вещами.

Я настояла на том, чтобы присутствовать на похоронах. Меня отвезли туда в старом кресле на колесах, десятилетиями служившем для мытья больных.

Отпевали ее в церкви Святой Марии Магдалины, где Бабуля крестилась, причащалась и венчалась. Ее съежившееся тело покоилось в открытом гробу, окруженное облаками белого шелка и лепестков роз. На ней было свадебное платье цвета слоновой кости. Бальзамировщики насладились полной свободой, предоставленной им явным старческим слабоумием Дедули Фролла. Они нарисовали Бабуле алые губки бантиком, нарумянили щеки, покрыли веки голубыми тенями, а волосы завили игривыми кудряшками. Общее впечатление было оскорбительным.

Впервые после смерти Бабули я заплакала, когда увидела, в какой фарс превратили ее похороны специалисты из похоронного бюро.

Слезы вызвали приступ кашля, и нянечки, сопровождавшие мое банное кресло, вывезли меня из церкви и отвезли обратно в больницу еще до начала похорон.

Весь следующий день я дремала. Без Бабули в палате стало гораздо тише, да и посетителей поубавилось. Постоянные покупатели бакалейной лавки вообще пропали, за исключением Квинто Кавалло, который продолжал приносить мне замусоленные журналы мод, а иногда что-нибудь из сладостей. Он привык ходить в больницу и никак не отвыкал. Забегал и синьор Риволи. Он настолько освоился, что усаживался в пластиковое кресло рядом с моей кроватью, и оно все время жутко скрипело. Я предпочитала не замечать его, закрывала глаза, едва он возникал в дверях палаты, и до его ухода притворялась спящей. Бывало, он просиживал час, а то и все два, так и не обменявшись со мной ни единым словом. Ему было достаточно просто находиться рядом.

Так вот, в тот день я лежала в своей белой постели и вдруг сквозь полузабытье услышала звук, который тут же опознала как зов из далекого прошлого. Разумеется, он привлек мое внимание. Что-то давнее и забытое шевельнулось во мне и ответило на этот зов. Я услышала шаги, но не простые шаги. Это были шаги трех ног, которые ни с чем не спутаешь: шаг, за ним быстрый топот двух ног, снова шаг, и опять топот Я открыла глаза и увидела, как ко мне через всю палату приближаются совсем взрослые сиамские близнецы.

Я не видела их больше двадцати пяти лет, но тут же узнала: это братья Гуэрра и Паче.

Милые мои мальчики! Неужели это и правда они? Все долгие годы разлуки я не переставала думать о них, и вот они, взрослые, стоят передо мной посреди больничной палаты. Я долго смотрела на них и не верила, что это те самые малыши, которых я когда-то нянчила.

Они были очень хорошо одеты: в красивом двубортном костюме, коричневом в полоску.

— Мальчики! — выдохнула я, еле справившись с изумлением. — Неужели это вы?

— Других таких на свете нет, сестренка, — мгновенно нашлись они.

По моему лицу текли слезы, когда мы обнимались, окруженные бледными нянечками, которые истово крестились, и остальными пациентами, которые с сомнением терли глаза в полной уверенности, что все это им снится. Как же хорошо было очутиться в объятиях двух сильных рук моих братьев! Я заставила их сжать меня покрепче, чтобы убедиться, что это не наваждение.

— Дайте на вас посмотреть! — снова и снова просила я, отодвигая их на расстояние вытянутой руки и разглядывая — действительно ли это те самые хитрые мальчишки, превратившиеся в крепких взрослых мужчин. Я никак не могла перестать плакать. Все это было чересчур в моем ослабленном состоянии.

Мы говорили, не умолкая ни на секунду: столько восторгов, столько вопросов!

Говорили несколько часов. Обо всем, что случилось после того, как я уехала в большой город. Дела у них явно шли хорошо: они уверенно чувствовали себя в ладно сидящих фетровых шляпах, с прилизанными волосами, в красивых ботинках ручной работы. Да, они теперь богаче всех в городе, купили прекрасный дом, некогда принадлежавший герцогу. Живут с рябой проституткой по имени Бьянкамария Оссобуко, и она ублажает их обоих на безразмерной кровати с пуховой периной.

Ни один человек, ни одно событие в истории Кастильоне не осталось без внимания в тот день в больничной палате. Такой оживленной я не была с тех пор, как вспыхнул злополучный пожар. Я стала почти прежней. Наконец, когда уже темнело и сгущались тени, близнецы хором сказали:

— Мы приехали, чтобы забрать тебя домой, Роза.

Я не возражала. Пришло время вернуться в Кастильоне. Нянечки помогли мне надеть то немногое, что принесли сердобольные соседи. Все мое имущество погибло в огне. Близнецы вывели меня на улицу, где нас ждал автомобиль — их собственный, последней модели, приплывший на корабле из Америки. За рулем сидел водитель, который должен был отвезти нас домой. Я никогда не ездила на такой машине и почувствовала себя важной дамой, когда раскинулась на кожаном сиденье, а шофер накрыл меня специальным пледом. Мотор заурчал, и мы двинулись по темным улицам. Я то засыпала, то снова просыпалась.

Мне было тепло, уютно и хотелось, чтобы наше путешествие никогда не кончалось.

Глава 4

Когда мы приехали на fattoria, было утро. Деревья вдоль виа Рандаццо уже пожелтели, начался листопад. Виноград собрали и начали обрезать лозу. Земля отдала людям щедрый урожай пшеницы, овощей, поздних апельсинов и стала похожа на пустую тарелку после сытного обеда.

Мы уже приближались к дому, когда я увидела микроскопическую фигурку, шедшую нам навстречу. В маленьких городках новости распространяются очень быстро. Фигурка была еще малюсеньким пятнышком вдалеке, а я уже знала, что это мама. Мы подъехали ближе, и пятнышко превратилось в Маму Калабрезе. Худенькая в молодости, теперь она напоминала тыкву на ножках. Мама шла нетвердым шагом. Некогда черные волосы стали седыми.

Трудно было поверить, что это та самая вздорная женщина, которая правила всем и всеми на