Но радость моя была неполной. Мы что-то упустили с Ферейдуном прошлой ночью — что-то, заставлявшее других людей воспевать произошедшее в бесчисленных песнях, поэмах, даже понимающих взглядах.

— Это как огонь, который охватывает сухую траву и ликующе пожирает ее, — однажды сказала Голи.

Что она тогда имела в виду?

Когда я добралась домой, матушка горячо встретила меня и расспросила о самочувствии. Я ответила, что со мной все хорошо, слава Аллаху.

— А как прошел вечер? — спросила она с нетерпением.

Внезапно ощутив усталость, я растянулась на подстилке.

— Думаю, случилось так, как и должно было случиться.

— Слава Аллаху! Ферейдун был доволен?

— Кажется, да, — уверенно сказала я, вспомнив, как важно это было для нашего будущего.

Матушка отвела волосы с моего лица.

— Твой голос звучит так, будто тебе не понравилось.

Она словно прочла мои мысли.

— Откуда ты знаешь?

— Не волнуйся, дитя мое, — сказала матушка. — С каждым разом получаться будет все лучше и лучше. Потерпи.

— Почему будет лучше?

— Вы узнаете друг друга и будете делать то, что понравится каждому из вас.

— Правда?

— Обещаю. Мне очень хотелось поговорить с замужней подругой, такой как Голи, но в Исфахане я никого не знала.

Днем меня пришла повидать Нахид, ничего не знавшая о том, куда я ходила ночью. Мы не виделись больше месяца, потому что обе были наказаны и не могли принимать гостей или выходить из дома. Когда она пришла, я спала. Встав, я поприветствовала ее, зевая. Она вряд ли заметила мою усталость и разукрашенные хной руки и ноги. Нахид была влюблена и не могла думать о чем-то другом. Мы обменялись поцелуями и сели на мою подстилку. Матушка вышла на кухню приготовить для Нахид чай.

— Я так взволнована, — сказала Нахид.

Щеки ее горели румянцем, а губы казались пухлыми и мягким. Я никогда не видела ее такой красивой. По сравнению с ней я выглядела изнуренной, под глазами у меня были темные круги.

— Что-нибудь случилось? — спросила я, отметив, что бедра ее казались полней, чем обычно. Под одеждой, за низко повязанным поясом, она держала письма.

— Да, — сказала она, — я принесла последнее письмо, которое читала уже тысячу раз.

— Она вынула листок из-за пояса. — Оно полно прекрасных слов, но я прочитаю тебе самое важное.

Развернув письмо, она прочла:

— «Дай мне знать, что глаза твои, зеленые, как изумруды, озарят меня любовью, и верь, что я вечно буду сиять для тебя, как бриллиант».

— Это звучит как предложение! — сказала я.

— Я так и подумала, — ответила она, — хотя он еще должен будет послать открытое предложение моей семье.

Нахид растянулась на подушках, лицо ее излучало блаженство.

Мне хотелось рассказать ей, что, пока она ликовала над письмом, я открыла все тайные уголки своего тела мужчине и видела обнаженным его. Но тогда придется рассказать, что это было не так чудно, как я ожидала.

— Не могу забыть его глаза, — вздохнула Нахид. — Даже издали они кажутся такими черными и блестящими.

Я вспомнила глаза Ферейдуна. Его карие теплые глаза были так близко ко мне, что я видела, как сужаются зрачки в ответ на свет ламп.

— Он молод и прекрасен, как Юсуф, — сказала я, — жемчуг своего возраста.

— А его губы, — сказала Нахид, не слыша меня, — они такие полные и алые.

Она вспыхнула, а ее бледные щеки порозовели.

— Интересно, каково это — целоваться с ним!

Я могла рассказать ей, что такое поцелуй. Когда язык Ферейдуна, словно червь, проник мне в рот, он прижал свой нос к моему, не давая мне дышать. Но мне нравилось, как его язык наполнял мой рот и покидал его. Думаю, Нахид целомудренно воображала себе поцелуй одними губами.

— Я только и мечтаю оказаться в его объятиях, прижаться к его груди, ощутить мышцы на его руках.

Могла ли она знать о той странно приятной жесткости, которую испытываешь, когда твердая мужская грудь прикасается к твоей? Но странный горячий нажим, когда я раздвинула ноги, острая боль и то, как он взорвался внутри меня, — это было не столь приятно. Было неловко даже думать об этом.

— Ты покраснела, — сказала Нахид. — Это так смущает тебя?

— Пожалуй, — сказала я, с трудом заставляя себя вернуться к ее словам.

Если бы мы с Ферейдуном были так же влюблены, как Искандар и Нахид, поборола бы я свою робость и насладилась бы ночью, проведенной с ним?

— Лишь тебя я должна благодарить за свое счастье, — продолжила Нахид. — Ничего бы не произошло, если бы ты не пошла со мной на чавгонбози.

— О, это мелочи!

— Мое сердце тоскует по нему, — сказала Нахид, — мне нужно слышать слова любви от него, чтобы знать, чувствует ли он то же, что и я.

Мне хотелось сказать Нахид о моем браке, но Гордийе и Гостахам приказали мне молчать. Кроме того, я боялась, что мое новое положение отдалит Нахид от меня. Даже доверившись ей, я не смогла бы описать Ферейдуна с такой же радостью, с какой она описывала Искандара. Мой брак был необходимостью, ее же будет по любви.

— Ты не слушаешь меня, — сказала Нахид, нахмурив брови. — Что случилось? Ты выглядишь такой расстроенной сегодня.

Я пыталась скрыть свои чувства, но это было невозможно.

— Я просто… хочу выйти замуж за того, кого люблю! — резко сказала я.

Но дело было не только в этом. Почему кожа моя не была светлой, черты лица не были изящными? Почему умер отец, который благословил бы меня? И почему я не могу быть с человеком, который желал бы меня так сильно, что смог бы взять меня замуж навсегда?

— Это скоро произойдет и с тобой, — сказала Нахид. — Когда полюбишь, ты поймешь, что это самое прекрасное чувство на свете.

Прощаясь, Нахид обняла меня, не в силах сдержать порыва. Была ли Нахид права? Она была в плену своих чувств. Что такое любовь? Я не знала, но я была рада видеть ее цветущей, словно розовый сад, хотя в моем сердце была пустота.

Ферейдун получил меня на ночь, но мой день все еще принадлежал Гостахаму. Вскоре после первой ночи с Ферейдуном он позвал меня в свою мастерскую. Теперь, когда я знала, чего хотят мужчины, я стыдилась его, но он вел себя со мной по-прежнему как с ученицей, которая должна окончить работу.

Мы с матерью уже заплатили Гордийе за шерсть, которую я так неразумно потратила, из денег за сигэ; остаток серебра пошел на покрытие наших старых, еще деревенских долгов. После того как я приняла советы Гостахама по выбору красок, он согласился купить шерсть на другой ковер. Я поклялась на священном Коране, что не сниму ковра со станка, пока он не будет готов.