…Оставив свой скорбный груз в больнице, Валера снова оседлал снегоход и помчался на Иньяри. Костер он заметил еще издали. Дима и Николай сидели около огня, а вместо палатки, которую ожидал увидеть Валера, под скалой стояла юрта из натянутых на жерди оленьих шкур. Из отверстия в ее конусообразной крыше вился дымок.

— Мы сначала думали до самого прииска идти, не останавливаясь на ночлег, — сказал Коля, протягивая Валере кружку чая. — Но они ни в какую, лопочут что-то по-своему, вроде как боятся по ночам ходить. Хотели их в нашей палатке уложить, так тоже наотрез, свой чум поставили. А мы вообще ложиться не стали. Мало ли кто еще оттуда вылезет? Или они сами втихаря сбегут…

— Это вы правильно решили, — похвалил друзей Седых. — Выспаться всегда успеем.

— Как там наш первобытный? — поинтересовался Дима.

— Живой, что с ним станется, — ответил Валера. — Доктор сказал, что кости вроде не задеты, а мясо зарастет. Считайте, что вы удачно в него попали.

— А что нам оставалось делать? Ждать, пока он в тебя стрелу всадит? — возмутился Евтушенко.

— Да не кипятись ты, никто вас ни в чем не обвиняет, — успокоил его Валера. — Вы все правильно сделали.

— Я вот думаю, — перебил их Дима, — почему они такие разные, дикарь и эти… Они же ничем от нас не отличаются! Значит, ерунду Дарвин написал, что человек эволюционным путем от обезьяны произошел? Сначала обезьяна была, потом питекантроп, неандерталец, после них этот, как его, кроманьонец, а потом уже и человек. А раз эти четверо из одного времени вылезли, получается, что питекантроп с человеком в одно время существовали? Они — люди, никакого сомнения, а этот, которого мы подстрелили, вылитый питекантроп, я таких на картинке в книжке видел.

— Не о том думаешь, — сказал практичный Коля. — Если они толпами к нам полезут, тогда нам точно будет не до их происхождения. Тогда одно из двух, или отстреливать их прямо у стены, или как-то уживаться с ними. А судя по нехорошему поведению питекантропа, ужиться с его родственниками будет трудновато.

— Может быть, он у них один такой агрессивный? — предположил Парамонов.

— Ага, жди… — осадил его Евтушенко. — Ты видел, как девки на него набросились? Если бы мы не помешали, точно убили бы. И, думаю, есть за что. Скорее всего рыжую он или отбил, или украл. Она еще совсем девчонка, а ты ведь видел его без штанов… Можешь себе представить, каково ей пришлось. Ты думаешь, он ее жалел? Или станет церемониться с твоей женой или дочерью, если доберется до них? Нет, Димон, надо реально смотреть на вещи. Видно, там, откуда они пришли, война идет нешуточная, и мы должны быть готовы, чтобы она и к нам не перекинулась.

— С ними бы поговорить, — Валера мотнул головой в сторону юрты. — Но как?

— Может быть, у Армаша получится? — предположил Коля. — Он ведь даже с Далхатом научился по-евоному болтать. А Далхат говорил, что на его языке в Дагестане всего пару тысяч человек разговаривают.

Саша Армаш, молодой парень, приехавший на прииск два года назад, хотя был родом из Молдавии, но не любил, когда его называли молдаванином, потому что был гагаузом. Способность к языкам у него была просто феноменальная. Он быстро насчитал в поселке двенадцать национальностей и уже через несколько месяцев разговаривал с представителями каждой на их родном языке. Даже по-грузински, как уверял Звиад Палиашвили, он изъяснялся вполне сносно. Так чем черт не шутит, может быть, ему удастся найти общий язык и с женщинами из прошлого?

— Если получится, мы многое узнать сможем, — вздохнул Седых. — Но это еще вилами по воде. А пока суд да дело, надо Петровичу посоветовать, чтобы у стены постоянный пост выставил. Не дай бог, нас врасплох застанут…

Ночь прошла без происшествий. Утром женщины шустро свернули юрту, уложили шесты и шкуры на нарты, привычно запрягли в них оленей, которые паслись неподалеку, и маленький караван отправился вниз по Иньяри. Седых ехал на малом газу, чтобы остальные не отставали от него. Проехав так пару километров, он попытался жестами предложить женщинам сесть в мотонарты, но те в испуге шарахнулись в сторону. Так и продвигались дальше — Валера на снегоходе, остальные пешком, следом за нартами. А когда свернули с Иньяри на реку и миновали парящую наледь, увидели на льду направляющийся в сторону Красноармейца грузовой «ЗиЛ». Догнав их, машина остановилась, и из кабины спрыгнул на лед человек, в котором Седых узнал Илью Григорьевича Атласова из Тоболяха. Валера остановил снегоход, поправил на плече карабин и тоже на всякий случай спешился.

Но Атласова в первую очередь интересовали одетые в шкуры женщины. Сделав вид, что не узнал недавнего «дипломата» Валеру, он подошел к ним и что-то сказал по-якутски. Те недоуменно посмотрели на него, с опаской косясь на грузовик. Атласов произнес еще несколько фраз, после чего, убедившись, что его не понимают, махнул рукой, сел в кабину, и машина, газанув и выпустив клуб черного дыма, помчалась в сторону прииска.

Незванову казалось, что даже в разгар промывочного сезона на него ни разу не наваливалось столько проблем, сколько навалилось в этот день, и каждая из них была первоочередная, не терпящая отлагательств. Но Иван Петрович не первый год руководил прииском и научился преодолевать головокружение в круговерти неотложных дел. Когда ему доложили, что приехал Атласов с Тоболяха, он с изрядной долей злорадства приказал поместить его в отведенной под гостиницу квартире в жилом доме, накормить и передать, чтобы дожидался, пока директор освободится. К этому времени он уже знал, что под утро в больнице прооперированный пленник снова стал беситься, чуть не разорвал путы, и его пришлось усмирять, вколов изрядную дозу успокоительного.

Через час появился наконец Валера Седых, притащивший с собой кроме двух невесть откуда взявшихся женщин столько самой невероятной информации, что Иван Петрович махнул рукой, вызвал Мюллера и поручил ему разобраться во всей этой чертовщине, благо тот считался главным экспертом в подобных вопросах. Мюллер издавна интересовался уфологией и всякой другой мистикой, прочитал кучу литературы на эту тему, значит, ему и карты в руки.

Передав пришелиц из прошлого на руки активу поселковых женщин, Незванов положил в карман отобранный у первобытного нож и отправился в мастерскую Володи Леонтьева, решив, что Атласов может еще подождать. По дороге пришлось погонять двоих местных алкашей, Трамвая и Юрася, отряженных на уборку помоек и общественных туалетов. Даже теперь, в условиях, когда спиртного взять было совершенно негде, оба были явно под парами. Трамвай, выставив перед собой деревянный протез, заменяющий ему левую ногу, сидел на телеге, в которую был запряжен лохматый якутский конек, и матерился на весь поселок. Юрась, бич с высшим образованием, степенно шел рядом и интеллигентно вразумлял его. Самым страшным оскорблением в его устах было слово «Квазимодо». Не знакомый с французской классикой Трамвай считал, что его обзывают «козьей мордой», очень на это обижался и потому матерился еще громче.

Незванов привычно шуганул их, но без злобы, потому что перед глазами всплыл облик прежнего Сашки Разина, соседского мальчишки с ангельским личиком, восторженно рассказывавшего о том, как в отпуске ему пришлось покататься на трамвае. В пятнадцать лет он в первый раз попробовал спиртное, а в семнадцать в Новый год заснул пьяный под теплотрассой и отморозил ногу…