– Проедем!

Но меня это как-то не совсем успокоило. Я сел в машину, и мы очень медленно, даже не со скоростью пешехода, покатились по деревянному настилу. Звук, который производили доски, когда мы по ним катились, был такой глухой и такой стремный, что я решил вылезти из машины и идти впереди машины. Я выглядывал, нет ли там ломаных досок, пробовал ногой сомнительные места и смотрел через щели в тридцатиметровый провал. Чик ехал сзади, на расстоянии пары корпусов. Если бы нас в этот момент кто-нибудь увидел, мы, наверное, сошли бы за взрослых. Впрочем, ехали мы не то чтобы по оживленной дороге.

Заехав так далеко, что та сторона, откуда мы стартовали, была уже почти не различима, а противоположная – еще практически не видна, мы остановились передохнуть. Чик достал из багажника колу, и мы уселись на край настила. По крайней мере – попытались. Доски были обжигающе горячие, и нужно было сначала, чтобы место немного побыло в тени, и только тогда можно было спокойно сесть. Мы долго созерцали лунный пейзаж, а вдоволь на него насмотревшись, я стал думать о Берлине. Мне вдруг стало трудно представить, что я когда-то там жил. Трудно представить, что я там ходил в школу, и тем более – что когда-нибудь пойду туда снова.

На другой стороне росли чахлые кустики и трава, чуть дальше виднелось что-то вроде деревни. Разбитая дорога вилась между полуразрушенными домами. Окна по большей части были без стекол, крыши обвалились. На улицах не было ни вывесок, ни машин, ни сигаретных автоматов, ничего. Заборчики у палисадников давно полегли, сорняки перли изо всех щелей.

Мы зашли в заброшенный фермерский дом и осмотрели комнаты. По стенам – заплесневевшие деревянные полки. На кухонном столе – пустая консервная банка и тарелка, на полу – газета 1995 года с сообщением о начале добычи полезных ископаемых открытым способом. Удостоверившись, что во всей деревне никого нет, мы осмотрели еще два дома, но не нашли ничего интересного. Старые вешалки, дырявые резиновые сапоги, несколько столов и стульев. Я ожидал обнаружить где-нибудь труп, но спускаться в темные подвалы мы не решились.

Потом мы поехали по деревне дальше. В одной двухэтажной развалюхе окна были заколочены досками, а на них белой краской намалеваны какие-то символы и цифры. Вдоль дороги, по которой мы ехали, на камнях и кольях заборов тоже виднелись рисунки и цифры, а прямо посередине вдруг оказалась огромная куча досок. Колея огибала ее, и только Чик осторожно, на первой передаче, съехал в нее, как вдруг раздался оглушительный хлопок и что-то заскрежетало. Мы переглянулись. Машина остановилась, и тут мы услышали второй удар, как если бы кто-то снаружи стукнул молотком по кузову или кинул камень. Или выстрелил. Чик слегка повернул голову, и тут я заметил, что на заднем стекле у нас словно паутина.

Я тут же выскочил из машины. Не знаю почему, но я бросился на траву перед машиной, а что происходило в следующие секунды, толком не помню. Кажется, я замахал руками. Чик потом рассказывал, что он врубил заднюю передачу и заорал мне, чтобы я лез обратно в машину. Но я скрючился около нее и, как дебил, махал руками перед капотом. Взглянув на развалюху напротив меня, на ее слепые окна, я увидел то, что и ожидал увидеть: в одном из оконных проемов стоял человек с ружьем наперевес. Секунду я смотрел прямо в дуло, а потом он перестал целиться и опустил ружье.

На втором этаже исписанного цифрами дома стоял старик. Мне показалось, что он дрожал, но, конечно, не так сильно, как я. У него это было, наверно, возрастное. Старик поднес ладонь козырьком к лицу, чтоб защитить глаза от слепящего солнца, а я продолжал размахивать руками как дурак.

– Ты куда? Залазь в машину! Залазь! – заорал мне Чик. Но я выпрямился и, все еще махая руками, пошел в сторону того дома.

– Нам ничего не нужно! Мы просто заблудились. Мы сейчас уедем! – кричал я.

Старик кивнул. Он держал ружье за ствол в воздухе и кричал:

– Без плана! Без плана и карты!

Я остановился перед домом и постарался изобразить на лице, что он совершенно прав.

– В поле без карты никуда! – кричал он. – Заходите! У меня для вас лимонад найдется. Заходите!

Конечно, заходить к нему было примерно последним, чего мне хотелось. Но старик настаивал, и в итоге это не было таким уж сложным решением. Мы все еще находились в зоне обстрела, обогнуть кучу досок было не так-то просто, да и старик вроде как был не совсем сумасшедший. Ну, то есть разговаривал он как нормальный человек.

Его гостиная (если это помещение можно так назвать) была не в лучшем состоянии, чем комнаты тех заброшенных домов, по которым мы ходили. Нет, было видно, что она обитаема, но там было невообразимо мрачно и грязно. На стене висело несметное количество черно-белых фотографий.

Он усадил нас на диван, а сам с торжественным видом вынул откуда-то початую бутылку «Фанты» и пригласил:

– Пейте. Пейте из горла.

Сам он сел в кресло напротив нас и отхлебнул какой-то бодяги из банки из-под варенья. Ружье он так и держал между колен. Я ждал, что он начнет расспрашивать нас о машине, или куда мы едем, но это ему, видно, было до лампочки. Узнав, что мы из Берлина, старик стал спрашивать в основном про то, в самом ли деле Берлин так изменился и не опасно ли там ходить по улицам. В последнем он сильно сомневался. А после того как мы его раз десять попытались убедить, что ни про какие смертоубийства у нас в школе неизвестно, он вдруг спросил:

– А девчонки-то у вас есть?

Я хотел сказать «нет», но Чик среагировал быстрее:

– Его девчонку зовут Татьяна, а мою – Ангелина.

Я тут же сообразил, зачем он это сказал. Правда, этот ответ все же не совсем удовлетворил старика.

– А то вы вдвоем, такие симпатичные пацаны…

– Не-е, не-е, – сказал Чик.

– В таком возрасте часто не понять, куда тянет-то…

– Не-е, – повторил Чик и для убедительности потряс головой. И я тоже потряс головой, так же решительно, как какой-нибудь заядлый фанат Лионеля Месси, если его спросить, не считает ли он все-таки Криштиану Роналду величайшим футболистом современности.

– Значит, зазнобы у вас есть, так?

Мы снова сказали «да». Меня как-то насторожило, что он все крутит вокруг этой темы. С этого момента он говорил исключительно про девчонок, про любовь и про то, что самое чудесное в жизни – точеное юное тело.

– Поверьте, – вещал он, – не успеешь оглянуться, а кожа на тебе уже тряпкой висит. Так что влюбляйтесь, любите! Carpe diem[7].

Он поднялся, сделал два шага к стене и ткнул пальцем на одну из тучи маленьких фотографий. Чик, наморщив лоб, взглянул на меня, а я тут же вскочил, изобразил свою фирменную улыбку типа «я страшно вежлив» и стал изучать фотку, над которой завис морщинистый палец старика. Это была фотография с паспорта – в углу четвертушка печати и четвертушка свастики. Симпатичный молодой парень в форме, как-то упрямо глядящий вперед. Видимо, хозяин дома в молодости. Пока я рассматривал это фото, морщинистый палец переехал на снимок справа.