этих карандашей сзади, на срезе, не было черной точки в центре.

«Значит… — Валерка даже вздрогнул во сне. — Значит… Конец без графита. Просто деревяшка!»

Да, это была его идея! Его карандаши!

Но вдруг — пулемет исчез.

А вместо него появился Гришка Мыльников. Ухмыляется и кричит: «Крохобор! Тоже мне Эдисон!»

На следующее утро Валерка пришел в школу рано.

Дождался Алика. Отвел его в самый низ лестницы, в тупичок — дальше ступеньки упирались в железную дверь подвала. Здесь всегда было темно, пусто и поэтому чуть-чуть таинственно.

— Значит, так, — сказал Валерка. — Я решил… За идею надо драться. Верно? Джордано Бруно за идею — даже на костер… Так?

— Так, — кивнул Алик. Он еще не очень ясно представлял себе, куда клонит Валерка.

— Будем драться, — сказал Валерка. — Надо — самому Косыгину напишем.

Только теперь Алик понял.

— Правильно! — сказал он. — И к этому, одноглазому, снова пойдем. И к профессору Василевскому. И на фабрику…

— Вот-вот, — сказал Валерий. — И Гришке Мыльникову докажем… — Он поднял кулак. — Клянусь! Бороться и искать! И не сдаваться!

— Найти и не сдаваться! — тихонько поправил Алик и тоже поднял кулак.

СМЕРТЕЛЬНАЯ ДОЗА[10]

РАССКАЗ-БЫЛЬ

За окном дежурки хлестал тяжелый осенний ливень. В темноте его не было видно. Только равномерный глухой гул. Казалось, мимо тянется бесконечный железнодорожный состав.

А в дежурке тепло и даже уютно.

Лейтенант Анатолий Стеринский сидел за столом в благодушном настроении. Ночь предстояла спокойная. Во-первых, пятница. А лейтенант давно уже подметил: в пятницу всегда меньше происшествий. Может быть, скандалисты и хулиганы берегут силы на субботу и воскресенье? А во-вторых, ливень. Лейтенант за свою семилетнюю службу в милиции убедился: в непогоду меньше всяких ЧП. Даже жулики предпочитают отсиживаться по домам.

Лейтенант достал конспекты по уголовному праву и аккуратно разложил их на столе. Лейтенант вообще отличался аккуратностью. И конспекты у него были чистенькие, обложки обернуты целлофаном. И подворотничок — свежий. И пробор на голове — ровный, как струна.

Спокойная ночь была очень и очень кстати. Через три дня — зачет, а Анатолий Стеринский, скажем прямо, был не слишком-то готов к нему.

Вдруг дверь в дежурку хлопнула. Сразу ворвались с улицы разбойничий посвист ветра, и дробный стук воды по желобу, и невская сырость.

Вбежала девушка, невысокая, в простеньком пальто, вязаной шапочке с помпоном, как у малышей, и в легких, насквозь промокших туфельках.

Она влетела в комнату и с разгона остановилась, не зная, к кому обратиться.

Губы у девушки дрожали, прядь мокрых волос выбилась из-под шапочки с помпоном и некрасиво свисала к подбородку. Видно было: еще секунда, и девушка заплачет.

— Ну, ну, — сказал лейтенант. — Ну, не надо… — так он обычно успокаивал свою четырехлетнюю дочку. — Что случилось? Садитесь…

— Ой! — всхлипнула девушка. — Скорей! Я у-у-убийца! Из-за меня че… че… человек…

Она заслонила лицо рукавом пальто и заревела громко, на всю дежурку.

«Весело, — подумал лейтенант, убирая в ящик аккуратно разложенные конспекты. — Вот тебе и пятница!»

По привычке мельком глянул на часы: двадцать три пятнадцать.

Успокаивая девушку, лейтенант стал выяснять, что же случилось. Оказалось, Галя Терехова работает неподалеку в аптеке. Практикантка. Сегодня вечером она случайно («Поверьте уж, сама не знаю как… Ну просто ума не приложу…») допустила ужасную ошибку. Страшную ошибку. Непростительную. («Нет, нет, я сама понимаю… Судить меня надо, я понимаю…»)

Лекарство для ребенка надо было изготовить из корня алтея, а она, наверно, из-за усталости, был уже поздний вечер, взяла траву термо́псис. («Они, понимаете, так похожи, оба эти порошка, — желто-коричневые и запах одинаковый».) И только после смены вдруг заметила красную наклейку: «Осторожно!»

Бросилась на выдачу, но микстуру уже унесли…

— Так, — сказал лейтенант. — А этот… термосин… термосис… Это опасно?

— Опасно?! — Галя снова громко всхлипнула. — Это смертельно! Удушье…

Галя опустилась на стул, уронила голову на руки и заплакала.

А перед глазами снова маячила колба с огненно-тревожной этикеткой «Осторожно!»

А рядом — туфельки. Остроносые бежевые туфельки на «гвоздиках». Вчера в магазине Галя долго примеряла такие. Купить? Слов нет — хороши туфельки! Но вот на днях по телевизору демонстрировали новые чешские модели. И модельерша сказала, что в будущем сезоне остроносые выйдут из моды. Обидно: купишь, а они устареют. Галя не миллионерша какая-нибудь — каждый месяц новые туфли покупать.

Готовит Галя микстуру, а перед глазами — туфельки эти, легкие, изящные, на тонюсеньком металлическом каблучке…

Но как же?.. Как же все-таки это получилось?!

Ни она сама, ни фармацевт, руководитель ее практики, ничего не заметили.

И такая доза! Пять граммов! Пять граммов «алтейки» — пустяк! Но пять граммов термопсиса…

Галя застонала.

Это и взрослому — смерть! В двадцать раз бо́льше предельной нормы! А ребенку… Ребенку термопсис вообще запрещен. Даже в самых микродозах. А тут — пять граммов! Ой-ой-ой!

— Ну, успокойтесь, — сказал лейтенант. — А кому прописано лекарство?

Галя замотала головой.

— В том-то и беда! Помню только фамилию — Медведев. Или Медведева. То ли мальчик, то ли девочка. А больше — ничего.

— Совсем ничего? — нахмурился лейтенант.

— Совсем…

— А имя?

Галя качнула головой.

— Возраст?

Галя всхлипнула.

— А кто забрал лекарство? Мужчина или женщина? Молодая или старая?

Галя опять отрицательно качнула головой.

— А рецепт? Где и кем был выписан рецепт?

Галя заплакала:

— Его… его… вернули вместе с микстурой…

Лейтенант задумался.

— Товарищ начальник! Умоляю! — Галя вскочила. — Надо срочно отыскать! Лекарство забрали поздно вечером. Ребенок, наверно, уже спал. Значит, лекарство ему не давали. Значит, есть шанс. Малюсенький, но шанс! Первый раз дадут утром. Умоляю!

— Понятно, — лейтенант встал. — А теперь помолчите…

Он вышел из-за стола и медленно зашагал взад-вперед по дежурке.

Галя исподлобья с надеждой следила за ним:

«А может, что-нибудь и придумает?»

Сапоги его при каждом шаге обнадеживающе поскрипывали.

«А может, в самом деле, придумает?»

«Впрочем, — она всхлипнула. — Вряд ли… Попробуй найди в четырехмиллионном городе какого-то Медведева. И, главное, — быстро, в одну ночь».

Как ни странно, Галя вовсе не думала о суде. Да, понимала: она — преступница. Да, понимала: за такое, конечно, по головке не погладят. Но не думала об этом.

А лейтенант все ходил и ходил по комнате. Ходил, приставив кулак к подбородку. Он всегда, когда думал, прижимал кулак к подбородку.

Украдкой поглядывал на Галю. Была она такая маленькая, худенькая. И губы — пухлые, совсем детские. А туфли и чулки — такие жалкие, исхлестанные грязью, промокшие.

«Лет шестнадцать, ну, семнадцать», — подумал