— Больше всего на свете Маленькая хозяюшка любила что-нибудь делать. Она постоянно была занята. Каждый день она просыпалась в три часа утра и читала одну главу из своей любимой книжки про полезную работу. Может, что-нибудь повеселее почитаем, Эм?

— Нет. Хочу эту.

— Ладно-ладно. Где мы остановились? Маленькая хозяюшка очень грустила, если ей нечего было делать.

— Мам, на день рождения Бена ты пришла.

— Да, солнышко, пришла.

Вижу, как она усердно думает. Думы пятилеток все как на ладони; скрывать их мы учимся позже. Возникшая в головке моей дочери мысль морщит ее лобик, как вечерний бриз — гладь моря.

— Учительница разрешила тебе уйти пораньше?

— Нет, дорогая, у мамы нет учительницы. Зато у нее есть босс… как бы это… самый главный дядя у нее на работе, и мама должна спрашивать у него разрешения уйти.

— А ты можешь попросить этого дядю, чтобы он тебе и в другие дни разрешал пораньше уходить?

— Нет. Вообще-то могу, только не очень часто.

— Почему?

— Потому что мама должна быть на работе, иначе… иначе на нее рассердятся. Давай книжку почитаем, Эм. Маленькая хозяюшка…

— А в четверг? Только в четверг ты можешь приходить пораньше и отвозить меня на балет?

— На балет тебя отвозит Пола, солнышко. Она говорит, у тебя очень-очень хорошо получается. А мама постарается прийти на ваш концерт в конце четверти, договорились?

— Так нечестно! Эмму всегда мама на балет водит.

— Эмили, мне некогда с тобой спорить. Давай закончим. Маленькая хозяюшка день-деньской работала и никогда не отдыхала. Ни минутки. Ни даже секундочки.

Когда дети уже благополучно спали наверху, Ричард обвинил меня в том, что я никогда не отдыхаю. Даже в отпуске. Чем ужасно меня расстроил. А кто три часа подряд по дороге в Уэльс исполнял песенку из «Оливер!»? Где она, любо-о-о-овь? Упала с небес вно-о-о-овь?

Упала, чтоб ее. Как хорош был Марк Лестер в роли Оливера, и где он сейчас? Подвизается в качестве мясника[19]. Разве это правильно? Было чудо — и нет его.

После «Оливер!» мы спели двадцать куплетов нескончаемой народной песенки, от которой у меня крыша едет, но которую я тем не менее исполняла наравне со всеми. Под Суонси Бен обкакался, я отнесла его в туалет на заправке, вымыла в раковине, умудрилась как-то вытереть единственным бумажным полотенцем и сменила подгузник, а потом купила все самое необходимое на первые часы в нашем отпускном доме — пакетики чая, молоко, нарезанный хлеб для тостов. По-моему, в роли мамочки я была очень убедительна, разве нет?

И все-таки Рич прав. Никак не могу выбросить из головы навязанный Родом проклятый пенсионный финал. Момо я по пунктам расписала задачи на время моего отсутствия, но у девочки просто-напросто недостаточно опыта для заключительного этапа. Я звонила ей дважды в день, то из телефонной будки, приткнувшейся у высоченной живой изгороди на обочине проселочной дороги, то по мобильнику с морского побережья, куда сигнал пробивался с переменным успехом. Разумеется, я предупредила Момо и о подводных камнях, которые могут здорово осложнить нам жизнь, и еще о десятке всяческих нюансов, на которые нужно обратить внимание, но толку от моих лекций… Все равно что на пальцах научить скейтбордиста управлять космической станцией. Гай тоже получил ЦУ — по возможности помогать Момо. Ха! А то у него других дел не найдется, пока меня нет. К примеру, примерить свой вероломный зад к моему креслу. Чтобы этот пащенок Макиавелли помог мне выстелить дорожку к успеху? Держи карман шире.

Вдобавок ко всему коттедж, похоже, телефонизировали еще во времена изобретателя телефона, так что об Интернете пришлось забыть. На четыре дня отрезанная от Эбелхаммера, я поняла, что завишу от него, как от предохранительного клапана. Едва не взорвалась без его антистрессовых писем.

Автостоянка у собора Св. Давида. Четверг, 15.47

Пока я вытаскиваю складную коляску из багажника, начинается дождь: первые капли редкие, крупные, и вот уже льет на всю катушку. Чем лихорадочнее я пристегиваю Бена к сиденью, тем отчаяннее он сопротивляется. Чувствую себя санитаром дурдома, надевающим смирительную рубашку на пациента. Ричард сует мне чехол от дождя — дьявольское устройство, смахивающее на детский манеж в вакуумной упаковке.

Отважно накрыв Бена прозрачным шатром, пытаюсь прицепить застежки, но они не оборачиваются вокруг ручек коляски, так что приходится цеплять за ткань. Готово? Нет, по бокам болтаются две резиновые петли. За каким чертом их приделали? Ноги Бена прикрываю свободным концом пленки, который тут же задирается от ветра и хлещет мне по физиономии. Дьявольщина. Все по новой.

— Давай, Кейт, — подстегивает Ричард. — Промокнем же до нитки. Ты что, не знаешь, как это делается?

Откуда? Единственное мое общение с чертовой штуковиной (тринадцать месяцев назад) ограничилось вручением «Визы» продавцу у «Джона Льюиса» и злобной репликой в ответ на предложение продемонстрировать чехол от дождя: «Нет, благодарю! Займитесь кредиткой!» (Боюсь, Пола меня не поймет, если я позвоню ей в Марокко, чтобы узнать, как обращаться с коляской собственного ребенка.)

Бен уже вовсю ревет, размазывая по несчастному личику сопли, слезы и влагу небес. Вы замечали, что реклама любых детских устройств начинается со слова «легко»? Легко складывается, легко моется. Теперь я точно знаю — это шифровка легкой промышленности, на деле означающая: «Без подготовки в НАСА не соваться».

— Кейт, ради бога! — шипит Ричард, для которого публичный позор — что нож в сердце.

— Я стараюсь. Стараюсь! Эмили, не отходи от машины. ЭМИЛИ, ВЕРНИСЬ СИЮ МИНУТУ!

Из затормозившего рядом междугороднего автобуса выгружаются туристки семидесяти с разным гаком лет. Крепенькие божьи одуванчики со свежеиспеченными перманентами, в своих утепленных полупальтишках они похожи на мини-бойлеры. Как по команде все они открывают ридикюли и достают шуршащие пакетики, которые одним движение превращаются в одноразовые водонепроницаемые прозрачные зюйдвестки. Выстроившись в шеренгу, бабульки наблюдают за моим сражением с чехлом.

— Вот сердечный, — говорит одна, кивая на орущего Бена. — Под дождик попал, милок? Ну-ну, ничё, ничё, мамочка-то рядом, мамочка укроет.

Пальцы задубели от холода; я с трудом удерживаю застежку, о том, чтобы прицепить ее на место, и речи нет. Бедный мой ребенок, накрытый не тем концом чехла, похож на упакованную свеклу. Оборачиваюсь к одуванчикам.

— Коляска новая, — заявляю так, чтобы дошло до самых тугих ушей.

Перманенты кивают. На лицах — доброжелательные улыбки женской солидарности против изобретения мужского ума.