Вас интересует моя старая мебель? Точнее — почему она старая? А если я скажу, что все дело в ужасающей нищете, вы отстанете от меня с этим вопросом? Я так и думала, что нет…

Ну, отсутствие денег, конечно, тоже играет свою роль. Я ведь, знаете ли, ужасающе непрактична. Деньги у меня не задерживаются, а кроме всего прочего, я вечно кому-то что-то должна. Долги виснут на шее, как мельничные жернова, вызывают мысли о смерти. Да-да, хочется умереть, чтобы только избавиться от долгов. Я даже как-то высказалась на эту тему. Может, и не раз. Просто больное место. Должна друзьям, а отдавать не из чего. Казалось бы — хорошая зарплата, но она всегда утекает, как вода между пальцев, оставляя лишь мокрые пятна. Мне должны кругом и всюду, но напоминать об этом не могу. Ведь если не отдают, значит, нечем! Ну не буду же я забирать последнее…

Чтобы заработать, я даже как-то согласилась написать мемуары. И взяла часть гонорара вперед. Думала — куплю зимнее пальто. Да только ничего не вышло с этой затеей. Деньги потратились, а мемуары я так и не написала. В результате осталась еще должна и издательству. Странно, что вы не смеетесь. Многих это смешит.

А мемуары я начинала писать несколько раз. Бралась и бросала. Но однажды все-таки написала до конца. Три года потратила на писанину! А потом прочла… порвала все и выбросила. Пусть кто-то другой пишет мемуары. Пусть даже пишет о том, как был знаком со мной. Хотите, можете и вы написать мемуары. Мне уже будет все равно, а вам, возможно, приятно.

Всем интересно — почему это я уничтожила свои воспоминания. Особенно тогда, когда уже взяла задаток у издательства. Я ведь тогда действительно хотела написать. А почему бы и нет? Все пишут, а я ничем не хуже остальных. Тем более, что мне есть что вспомнить. С какими людьми я была знакома! Сейчас это идолы современной культуры. И я могла бы написать многое. Да и гонорар за книгу — не последнее дело. Долги уже давно стали моей хронической болезнью. Но поймите, нужно или писать все, или ничего. Я думала, что можно что-то обойти. Но когда начала писать, то поняла — так не получится. Все считают, что я не захотела писать нечто этакое о своих друзьях. Я не разубеждаю. На самом деле я не захотела писать о себе.

Вы думаете, я такая вся из себя уверенная? Точно знаю, что нужно делать? И всегда во всем права? Да у меня полно воспоминаний, о которых я сама могу думать только глубокой ночью, в полной темноте, с головой накрывшись одеялом и зажмурив глаза — чтобы случайно не увидеть собственной физиономии. Мне стыдно! Мне хочется плакать, вспоминая, какой я была дурой.

Многое я просто не хочу помнить. Когда некоторые моменты всплывают в памяти, я стараюсь немедленно отвлечься, начинаю думать о другом, чтобы только не вспоминать. Забыть. Затолкать эти воспоминания в дальний шкаф, закрыть дверь, потерять ключ, а для верности еще и замуровать этот шкаф в какую-нибудь стену и забыть, где она находится.

Вот Ромм… Он снял фильм «Обыкновенный фашизм»[24]— и это убивало его. Он взял с меня слово, что я никогда не буду смотреть этот фильм. Там ведь — настоящая хроника из немецких киноархивов, там использовался личный фотоархив Гитлера, снимки эсэсовцев… И все это ужасно. Все, кто видел материалы для фильма, мучились потом всю жизнь. Ромм отобрал те, которые хоть как-то можно смотреть, и то считал, что для меня и это будет слишком… Ромма убивали воспоминания. Пусть даже и не свои, но жуткие воспоминания, в которых ему пришлось копаться.

А я за долгую свою жизнь поняла, что кровавость — это еще не самое страшное. Могут убить и совершенно безобидные на первый взгляд воспоминания.

Воспоминания о собственной глупости — что может быть хуже? А их не избежать, когда начинаешь писать о своей жизни или даже о жизни своих друзей. Потому что то, что ты пишешь о друзьях, всегда связано с тобой. А, значит, и с твоей глупостью. С тем самым, что должно быть закрыто и замуровано.

Лучше уж громко пукнуть в общественном месте. Тут по крайней мере можно сделать вид, что это не ты. А от собственной глупости никуда не спрячешься, и сделать вид, что она не твоя, не получится.

А вот обрывки и огрызки — это хорошо. Это вырванные кусочки из глупости. И они выглядят умными. Значительными. Главное — не думать, откуда они были вырваны. Не вспоминать.

Да, так это я отвлеклась. Мы же говорили о старой мебели.

Вы правы — отсутствие денег вовсе не главная причина тому, что я держу старую, разваленную мебель. Такую, которую другие уже давно выбросили бы на свалку. Но… Я просто не могу!

Представьте, что у вас есть собака. Она всю жизнь рядом с вами. Когда-то она была молодой и резвой, но состарилась. Неужто вы выбросите ее из дому только потому, что она уже не может бегать и прыгать, как раньше? Потому, что у нее облезла шерсть? Вы сможете выбросить собаку, изуродованную старостью, и взять вместо нее молодую, породистую и красивую?

Вот поэтому я не могу выбросить старую мебель. Она для меня — все равно что собака, прослужившая верой и правдой всю жизнь. Как же я могу отправить ее на свалку? Нет уж, мы будем доживать вместе.

Я и домработницам своим никогда не могла сказать резкого слова. Упрекнуть в воровстве — а воровали они все беззастенчиво. Но я их могу понять. Что я платила домработницам? Тридцать рублей в месяц. А сама получала триста пятьдесят. К тому же мне, старухе, нужно совсем не много. А они молодые, денег не хватает…

Но поймите, сказать живому человеку в глаза, что он — вор! Сказать только потому, что ему хочется бананов или буженины, которые есть у меня. Или просто конфет! Одно дело, когда ворует зажравшийся хам, жопа которого уже вываливается из начальственного кресла. Другое — деревенская девчонка, ошалевшая от вида городских прилавков и не имеющая возможности что-либо купить.

И потом, что я буду делать без домработницы? Я ведь всегда не ладила с бытом. Прогнать-то легко, а вот найти сложно. Домработницы в наше время исчезли, как микробы в хлорном больничном растворе. Иногда, приходя в театр, я думаю, что все домработницы ушли в актрисы…

Но мне без домработницы остается только разводить тараканов. Кстати, однажды я это делала. Не смейтесь! Дело в том, что гораздо проще говорить, что разводишь тараканов как домашних любимцев, как лекарство от одиночества, чем признаться в собственном бытовом идиотизме.

А еще меня останавливает призрак Розы Скороход. Когда она выгнала Ганку, той совершенно некуда было пойти, она попросту оказалась на улице. Может, и моей домработнице некуда будет пойти, если я ее выгоню? И, уже собравшись обвинить в воровстве и растяпстве, я каждый раз закрываю рот. Мне представляется Роза Скороход, я думаю о бродячих несчастных собаках и — не могу!

Знаете, в детстве я мечтала совершить подвиг. Любой! Спасти кого-нибудь при пожаре, наводнении, урагане. От взбесившейся собаки. Вытащить из-под извозчичьей пролетки. И при этом умереть. Я воображала, как буду лежать, красиво раскинув руки, вся в интересной бледности, и ресницы картинно выделяются полукружьями, и бледный — обязательно бледный! — высокий лоб, и завитки волос… Я прямо видела это со стороны. Этакая носатая Офелия. И спасенного человека, который, стоя рядом на коленях, оплакивает мою безвременную кончину. И речи, которые будут произносить над моим гробом, я тоже воображала. В этих речах обязательно говорилось, что жестокая смерть вырвала у общества яркую индивидуальность, расцветающий могучий талант, удивительную красавицу и так далее… Господи, каких только глупостей не воображают дети!