это не квадратные метры отдельных квартир, это наш город, страна… Это небо!..

Пулеметная очередь описала дугу, и вокруг головы Посейдона на плоскости зонта образовался как бы нимб из дырок. Но что же он замолчал? Почему он молчит? Сдался?! Передумал?!

Кто-то из мальчишек поднял камень и запустил в брюхо вертолета, камень шарахнул, как по пустой бочке, и упал к ногам Сайгалова.

— Так… — сказал он, — по-нят-но…

Но почему молчит Посейдон? Ранен?!

— Друзья, — вдруг раздалось с неба чуть с хрипотцой — он плакал. — Друзья… мне жалко вас… Но что я еще могу для вас сделать?.. Что?!

Следующая прицельная очередь поразила механизм, удерживавший зонт в вертикальном положении, зонт наклонился, и резкий боковой северо-западный ветер погнал его в сторону…

Еще через каких-нибудь пятнадцать минут над городом открылось серое пасмурное небо и пошел дождь.

Эпилог

Вот и все! Куда улетел гигантский зонт, куда унес Посейдона Максимовича, человека необыкновенной физической силы и щедрого проснувшегося сердца? Об этом можно только гадать…

Петр Иванович вернулся на фабрику и первым делом… растопил котел. Часами сидел он теперь перед ним, грел озябшие руки. А может быть, не только руки, но и душу?

На Илью Ивановича Кикимору-оглы все происшедшее произвело неизгладимое впечатление. Он покинул город Крутой и сейчас находится где-то в дороге.

Зоя Павловна неожиданно сдружилась с женой Посейдона, они часто ходят друг к другу в гости, вместе пьют чай и смотрят телевизор. Иногда Зоя Павловна прикладывает руку к левой груди и сдержанно морщится, преодолевая ноющую боль в сердце. На участливый вопрос соседки: «Больно?» — отвечает, помедлив: «Не обращайте внимания… все нормально».

И только сын Петра Ивановича и Зои Павловны, тот самый мальчуган Зонтик, не сдался, не отступил. У себя в углу, над столом, он повесил портрет Блоха, по утрам занимается гантельной гимнастикой, а по вечерам куда-то уходит и возвращается поздно, усталый, дерзкий и очень часто побитый…

Спасибо!

1982 г.

БЛЕСК

(маленький роман)

Посвящается всем!

Начало

В Риме было жарко, в Лондоне — дождливо. И я поехал в Париж.

Ах, Париж, Париж!..

Компания у нас в купе подобралась незатейливая: поручик лейб-гвардии гусарского полка Глебов, студент университета Никита Скворцов, редактор еженедельника «Губернский вестник» Водовозов-Залесский и я.

Студент большую часть пути молчал и бил мух логарифмической линейкой, редактор, тихо поскуливая, читал рассказ «Каштанка», а мы с поручиком Глебовым играли в шашки.

Играть с поручиком было трудно, потому что он вместо съеденных мною шашек ставил на доску пробки от бутылок, фантики, спичечный коробок и портсигар с монограммой «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай».

Студент сразу невзлюбил поручика и, когда кончились все мухи, недобро поглядывал на его затылок.

На станции «Н-Товарной» дверь купе неожиданно открылась, к нам вошел жандармский ротмистр Ворошеев и принялся обыскивать Скворцова.

Студент стоял бледный, а на пол из карманов сыпались брошюры, воззвания, револьверы, динамит и глобус, где все острова и континенты были окрашены в красный цвет.

Глава первая

Взрыв

Ротмистр Ворошеев любил женщин и не любил революционеров. А те и другие не любили его в равной степени. И за что его любить: вислоносый, как индюк, красноглазый, как кролик, да еще в голубом жандармском мундире, он своим видом словно предвосхищал скорое появление абстрактной живописи.

Женщины ему нравились: блондинки, брюнетки, шатенки, худенькие, полненькие…

По воскресным дням он ходил утром в церковь, а вечером в публичный дом. И там, и там его принимали уважительно. Правда, в церкви отец Никодим всегда норовил обделить Ворошеева благословением. У них были свои счеты. А хозяйка заведения мадам Буфф при его появлении надевала на швейцара Егора паранджу.

Среди прочих клиентов Ворошеев выделялся вкусом и несусветными претензиями — он требовал, чтобы ему говорили: «Мой любимый», «Я без тебя жить не могу!», после чего долго представлял себя любимым и, если представить не удавалось, уходил с гордо поднятой головой.

В сущности, он был глубоко несчастный человек, о чем не подозревал, так как подозревал всех других.

Ворошеев сидел в своем кабинете и читал доносы, которые были отпечатаны на бланках, куда вписывалась только фамилия. Бланки пачками раздавались агентам и осведомителям, многие из них были неграмотные, ставили вместо фамилии крестик, но виновных все равно находили.

Бланки употреблялись разные: про политические заговоры, грабежи, подлоги, убийства. На самом видном месте в кабинете висели образцы, заполненные на Стеньку Разина, Емельяна Пугачева и студента Скворцова.

Ворошеев по утрам читал сначала доносы, потом газету «Жандармские новости», потом смотрел на портрет императора, придавая лицу верноподданническое выражение, и только потом принимал агентов.

Сегодня доносы были скучные, как осенний дождь. А один фальшивый, это осведомитель дворник Поликарп писал на себя, чтобы получить побольше денег. Ворошеев взял «Жандармские новости» и с интересом погрузился в чтение статьи «Укоротим руки», но тут скрипнула дверь, и в кабинет вошел агент 3-й категории по кличке Муха. О нем можно сказать: он был умный и хороший, осенью носил галоши. Летом белую рубашку, полотняные штаны. Он не злился, не ругался, встречным людям улыбался. Он был добрый и хороший только внешне, а внутри — черной зло бой напоенный, жуткой страстью опьяненный, он готов был все на свете очернить и утопить!

Звали его Агафон Тихонович Пестряков. Он вытащил из-за пазухи бомбу и положил на стол.

— Что это? — спросил Ворошеев.

— Бомба, — сказал Пестряков, — через пять минут взорвется.

Губернский город Н. славился своим умеренным климатом и источниками минеральной воды, известной под названием «Н-ская». В летнее время к источникам приезжали именитые особы, известные артисты, ученые, из дальних уголков России брели сюда калеки, юродивые. Строем, с вениками приходили солдаты местного гарнизона, по команде скидывали исподнее, обрушивались в водоемы.

По воскресеньям у центрального водоема играл духовой оркестр. По вечерам слышались гармошки, балалайки, крики: «За что?!», «Наших бьют!», полицейские свистки и колотушка сторожа Демидова — седобородого старца, бывшего иеромонаха, разуверившегося в религии, потому что никак не мог победить свою плоть. Он даже когда смотрел на святые лики в церкви, видел обнаженные женские тела, очень от этого страдал, боролся с самим собой и умер в 1932 году, оставив после себя колотушку, тулуп и 127 детей разного пола и возраста.

Ближе к железнодорожной станции располагался сам город: булыжные мостовые, ядреный запах навоза, куда ни глянешь — церкви, а рядом с тобой — кабак.

24 августа того года в городе Н. царило необычное