Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А мне кажется, что в отделении не все в порядке. У вас первое место – а вы действительно его заработали? Почему стал возможным тот проступок, который совершила у всех на глазах председатель отделения?
– Ну погорячилась! Не подумала! С кем не бывает! – послышались голоса в защиту Чичетки.
Черту подвела Цирульникова.
– Не по делу ее сняли. Подумаешь, одеяло у мармызы зашмонала.
Одной этой реплики было достаточно, чтобы убедиться в моем давнем предположении: Чичетка на посту председателя была удобна для «отрицаловки».
-– Вы считаете, что Ирина наказана слишком строго?
Уже не оставалось времени для дискуссии, и я подвел итог беседы кстати вспомнившимися словами Макаренко. «Я, например, – писал в одной из работ Антон Семенович, – в системе своих наказаний настаивал на таком принципе: в первую очередь наказывать лучших, а худших в последнюю очередь или совсем не наказывать...»
Беседуя с классом, я не выпускал из виду Дорошенко. Она оставалась безучастной до самого звонка, чувствовалось, что ожидала и боялась разговора о письме.
Слабы же ее позиции, подумал. И ее, и тех, кто, возможно, приказал ей это письмо организовать.
Впрочем, если бы я знал тогда истинные позиции Дорошенко, я бы наверняка и думал, и действовал бы иначе.
6
Воспитанницу, дежурившую с повязкой возле учительской, я попросил позвать Корниенко и Бубенцову.
Корниенко заходит первой, широко улыбается, она довольна, что ее позвали именно на уроке физики.
– Если бы не вы – хана мне! – Проводит ребром ладони по горлу. – На самоподготовке статьей одной зачиталась, совсем забыла о физике!
– Что за статья такая?
– А, Цирульникова подсунула. О проститутках!
– Ну-ну, – говорю, намеренно хмурясь. – Лучше бы стихи какие почитала. Поэзии тебе не хватает, грации и поэтичности!
– Да к лешему эту грацию! – кривит губы Катерина. – Мне интереснее читать о кайфе, о ментах.
– Не понял, – говорю резко.
– Ну, о приключениях, о милиции, – поправляется она.
Перевожу внимание на новенькую.
– А ты, Бубенцова, что любишь?
Воспитанница начинает перечислять, явно фальшивя:
– Мужчин люблю, секс, кабаки, притоны...
– Подвалы, теплотрассы, – подсказывает услужливо Корниенко.
– И подвалы, – ухмыляясь, подтверждает Бубенцова. – И теплотрассы.
Терпеливо выслушиваю до конца. Спрашиваю:
– Альбина, ты перед кем рисуешься?
Бубенцова, проглотив подступивший к горлу ком, опускает глаза. Корниенко наблюдает за новенькой с любопытством. Конечно, Кате тут интереснее, чем на уроке физики .
– Альбина, – продолжаю искать подход к строптивой воспитаннице. – Ты перед Корниенко сейчас рисуешься, я догадываюсь.
Бубенцова порывается что-то возразить, но я жестом руки останавливаю ее.
– Катю ты считаешь «отрицательной», хочешь изобразить перед ней, насколько верна законам блатного мира, так? Задумайся: почему позвал сюда обеих? Ведь мог пригласить для ознакомительной беседы тебя одну, верно?
– Действительно, почему? – переспросила Бубенцова. – Почему позвали нас обеих?
– Для Корниенко «отрицаловка» – вчерашний день, – объясняю ей. – Корниенко порвала решительно с «отрицаловкой» и будет, надеюсь, в активе. Я, кстати, о Кате лучшего мнения, чем даже она сама о себе.
Корниенко смотрит широко открытыми от удивления глазами. Такого она наверняка не ожидала, но я все высчитал, пришло время ее слегка похвалить.
– В ближайшее время будет отправлена на «взрослую» Цирульникова, – продолжаю я, – и «отрицаловка» в шестом отделении прекратит свое существование. Ты, Альбина, возможно, даже подружишься с Катей, вместе стремиться будете к условно-досрочному освобождению.
Корниенко, улыбнувшись неопределенно, лишь вздохнула.
– Мудрено излагаете. Ну, извините, не буду перебивать, мне нравится, как вы фантазируете. С удовольствием послушаю дальше.
– И хитрющая же ты! – говорю ей. – Я ведь не с целью развлечь вас сюда позвал, узнать мне кое-что надо.
– Так узнавайте.
– Ответы будут «вокруг да около»?
– Можно и по существу, – обнадеживает Корниенко. – Смотря какие вопросы.
– К тебе один вопрос, о письме. Остальные к Бубенцовой.
Воспитанница явно разочарована.
– Письмо вам Дорошенко накатала – это любой скажет.
– Ты знакома с содержанием письма?
Корниенко кивнула.
– Почему оно столь беззубое? Ну, увидела фотографию, ну, понравился. Если писалось в расчете поссорить меня с женой, могло быть и беспардоннее, что ли.
– Хотели, чтобы ваша жена заревновала, – сообщает Корниенко, – устроила дома дебош и запретила вам у нас работать. А беспардоннее, Владимир Иванович, Дорошенко «организовать» не могла, себя бы засветила. Отрощенко ведь правда поверила, что отправляет письмо парню, которого ей показали на фотографии.
– Но ведь все равно Дорошенко себя раскрыла!
– Засветилась, – кивает Корниенко, – потому что она «лошарик», дура набитая, вот кто. Поспешила отправить, рассчитала, что вы будете еще в колонии, а письмо, значит, получит и откроет ваша жена. Для нее и написано было на конверте: Вове. Чтобы обратила внимание. Ну, а как вышло? Письмо сразу попало к вам? Кто вынимал его из ящика?
Корниенко ждала ответ. Бубенцова, казалось, не очень прислушивалась к нашему разговору, думала о своем.
Я рассказал, как было.
Корниенко искренне удивилась:
– Как?! Жена держала в руках это письмо и не распечатала? Не полюбопытствовала?
Оставляя Кате время поразмыслить над таким, с ее точки зрения, парадоксом, обращаюсь к Бубенцовой:
– Альбина, я видел, что на перемене ты мыла пол в классе, это как понимать, твоя очередь подошла?
– Да.
– Ты сегодня дежурная?
Бубенцова прищуривается, долго молчит. Соврать она не может, ведь знает: мне ничего не стоит проверить по графику дежурств.
– Ты дежурная сегодня? – повторяю вопрос.
– Нет, – отвечает наконец.
– А кто?
– Не знаю. Мне председатель сказала, что надо полы вымыть.
– Шумарина? – Неожиданная догадка не дает мне покоя. – Уж не она ли сегодня дежурит по графику?
Корниенко отводит в сторону глаза, но говорит правду: «Шумарина».
История, значит, повторяется. Одной активистке – председателю отделения – захотелось «поменяться» с новенькой одеялом, другой – дежурствами.
– И это на третий день своего председательства! – говорю сокрушенно. – Заелась, власть почувствовала! Ну, этого я нс ожидал от