стала раздеваться перед зеркалом. Откололи с нее чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с ее седой и плотно остриженной головы. Булавки дождем сыпались около нее. Желтое платье, шитое серебром, упало к ее распухшим ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета; наконец графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном ее старости, она казалась менее ужасна и безобразна».

Прочитайте еще раз, и притом как можно внимательнее, эти несколько фраз и постарайтесь увидеть в каждой фразе только то, что написано Пушкиным, – не больше и не меньше. Я уверен, что вы даже без моей помощи обнаружите здесь ряд смонтированных кадров разной крупности.

Первая фраза звучит так: «Графиня стала раздеваться перед зеркалом». Это явно довольно общий план, ибо для того чтобы увидеть графиню перед зеркалом, нужно увидеть и старуху, и зеркало. А старуху ведь раздевают горничные, – следовательно, в этом первом кадре Пушкин глазами Германна видит: старуху, зеркало, горничных, то есть общий план зрелища. Но после точки он переходит к деталям, к укрупнениям. Вторая фраза звучит так: «Откололи с нее чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с ее седой и плотно остриженной головы». Это явно более крупный план, это план головы графини и склонившихся к ней лиц горничных или хлопочущих вокруг головы рук. Здесь очень важно, что голова «острижена плотно», то есть по-солдатски коротко. Наверняка очень странно, когда вдруг с головы старухи снимают пышный завитой парик и обнаруживается голова, остриженная бобриком.

Но дальше Пушкину неприятно описывать раздевание старухи. Как всякий хороший писатель, Пушкин видит то, что пишет. Если бы было написано: «После этого с нее сняли платье», – он бы увидел как со старухи снимают платье, он внутренним писательским взором увидел бы это старческое, дряблое тело. Это неприятно, это противно, и Пушкин хочет миновать этот момент. Обходит его чисто кинематографическим, монтажным путем. После крупного плана головы, с которой снимают парик, обнаруживая солдатскую стрижку, Пушкин в следующей, третьей фразе пишет: «Булавки дождем сыпались около нее». Это значит, что в кадре мы увидели пол и поток булавок. Значит, резким монтажным скачком с головы на пол Пушкин обходит раздевание, и только дождь сыплющихся булавок показывает нам отраженно, какое количество всевозможной фурнитуры и галантереи снимается со старухи услужливыми руками горничных.

В четвертой фразе (или в четвертом кадре) Пушкин берет опять пол, но более обще. Это уже не кусочек пола с сыплющимися булавками, это ноги графини. Фраза звучит так: «Желтое платье, шитое серебром, упало к ее распухшим ногам». Итак, в кадре распухшие ступни старухи и круг упавшего желтого платья. Тела старой графини мы не видим, и дальнейшее раздевание Пушкин резко обрывает, ибо следующая, пятая фраза такая: «Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета». Таким образом, в пятом кадре мы видим Германна, глядевшего в щелку, и как бы короток ни был этот кадр, за время этой монтажной перебивки старуха может переодеться до конца. Мы об этом говорили в предыдущих беседах: монтаж ведь разрушает непрерывное течение времени, он может его уплотнять или растягивать. В эпизоде Одесской лестницы мы видели, как монтаж растягивает время; здесь монтаж, наоборот, уплотняет его. Короткие куски: сыплются булавки, падает платье, глядит Германн – за десять-двенадцать секунд позволяют нам пробежать все то долгое время, которое должно было занять раздевание старухи в жизни.

Наконец, последний, заключительный кадр абзаца – это снова общий план: «Наконец графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце. В этом наряде, более свойственном ее старости, она казалась менее ужасна и безобразна». Вот теперь, когда старуху окончательно переодели, можно снова показать ее.

Такую сцену можно решить только монтажным путем, да она и написана в монтажном ключе. Смысл применения монтажа здесь, как мы видели, очень прост: экономия времени и целомудрие.

Мы уже говорили, как трудно актеру играть сложную сцену разорванными кусочками. И режиссер, и оператор, и актеры, монтажно строя эпизод, разрабатывают довольно сложную партитуру, которая проявляется в каждом отдельном кусочке.

Правда, сейчас в огромном большинстве картин мы наблюдаем псевдомонтажное строение эпизодов. Эпизоды только кажутся снятыми монтажно, фактически принципиальный монтаж в иных отсутствует. Скажем, режиссеру необходимо снять сцену, действие которой происходит в клубе. Содержание этой сцены – разговор между девушкой, участницей танцевального ансамбля, и молодым баянистом.

Обычно режиссер поступает так: он снимает общий план клубного помещения, в это время в нем танцы или, наоборот, помещение почти пусто и в нем только вешают на стены лозунги. Этим общим планом зритель вводится в среду. Затем режиссер всю сцену разговора, которая занимает двадцать, тридцать, а то и пятьдесят метров, то есть целые две минуты (а это очень много для кинематографа), снимает на одном поясном плане. На этом поясном плане два актера отговаривают все, что им положено. И, наконец, заканчивает режиссер снова общим планом клуба. На этом общем плане герои расходятся.

Сначала снимаются два общих плана – самое начало и самый конец эпизода, а затем – поясной план, в котором и разворачивается все содержание.

Но для того чтобы зритель не заметил примитивности этого построения, бедности зрелищного замысла, скудости воображения режиссера, вставляется еще несколько кадров. Снимается крупный план героини, крупный план героя, один-два плана других присутствующих. Потом, во время монтажа, эти планы врезаются в разговор героев, для того чтобы разбить невыносимо длинный поясной план, на котором фактически снята вся сцена.

Такой способ съемки очень прост. Думать не надо, снимать можно быстро; зритель же не замечает убогости решения, так как крупные планы и какой-нибудь взгляд со стороны (скажем, монтера, который залез на стремянку) создают впечатление разнообразных ракурсов, маскируя неподвижность основного решения.

Или возьмем, скажем, сцену на перроне вокзала. Герои прощаются – один из них уезжает. Сколько таких сцен мы видели в картинах за последние годы? Обычно решаются эти сцены по стандарту: снимается два-три общих плана – сначала перрон, и на нем толпа народу, спешащего к поезду (здесь мы впервые видим героев). Затем общий план, до самого конца эпизода, когда поезд уходит. Здесь провожающий остается один. А вся середина эпизода снимается опять же на поясном либо на плане по колено, на фоне стенки вагона. Для «соуса» будет снято несколько прощающихся пар, проводник на ступеньках, ну, если режиссер уж очень щедр, то еще план машиниста на паровозе. Эти планы вместе с крупными планами героев разбавят убогое зрелище, которое может быть снято и обычно снимается не на настоящем вокзале, а в павильоне. На вокзале снимут только общие планы, а в павильоне поставят кусочек вагонной стенки