– Это истинная трагедия. Надеюсь, вы найдете утешение, зная, что ваш дорогой Джейми с богами, как и ваш второй сын.

– Так и есть. Это помогло нам пережить потерю. – Госпожа Тулис бережно покачала малыша. – Мы пришли с надеждой, чтобы попросить…

Она замолчала, не в силах договорить.

Муж закончил за нее.

– Мы пришли попросить, чтобы наш сын не проходил Ритуал, когда вырастет.

По залу прокатился дружный вздох.

Плечи господина Тулиса одеревенели, но он продолжал:

– Я знаю, что много прошу от вас и от богов. Он наш третий сын, но мы потеряли двух первых, и хотя моя жена хочет еще детей, целители сказали, что ей больше не следует их иметь. Это наш единственный оставшийся ребенок. Он будет у нас последним.

– Но все равно он ваш третий сын, – ответил герцог, и у меня сжалось сердце. – Жив ли первый – это не изменит того, что ваш второй сын, а теперь третий, предназначен служить богам.

– Но у нас больше нет детей, ваша милость. – Нижняя губа госпожи Тулис дрожала, ее грудь вздымалась и опадала. – Если я забеременею, то могу умереть. Мы…

– Я понимаю. – Однако тон герцога не изменился. – И вы должны понимать: пусть боги дали нам большую власть и авторитет, мы не можем ничего менять в вопросах Ритуала.

– Но вы можете говорить с богами. – Господин Тулис шагнул было ближе, но резко остановился, когда несколько королевских гвардейцев двинулись вперед.

Зрители зашептались. Я глянула туда, где стоял Хоук. Он смотрел на трагедию третьего сына Тулисов, что разыгрывалась перед нами, и его челюсти были тверды, как известняковые стены вокруг нас. Был ли у него второй, третий брат или сестра, которого отдали во время Ритуала? Который может отправиться служить ко двору и получить Благословение богов? Которого он больше никогда не увидит?

– Вы можете просить за нас богов. Разве нет? – спросил господин Тулис. Его голос был хриплым, точно в горло забился песок. – Мы добрые люди.

– Пожалуйста. – По лицу матери катились слезы. У меня чесались пальцы прикоснуться к ней, чтобы забрать боль хоть ненадолго. – Мы умоляем вас хотя бы попытаться. Мы знаем, что боги милосердны. Мы каждое утро и каждый вечер молимся Эйос и Никтосу за этот дар. Все, о чем мы просим…

– Вы просите о невозможном. Тобиас – ваш третий сын, и таков естественный порядок вещей, – заявила герцогиня. У бедной матери вырвалось рыдание. – Я знаю, что это тяжело и больно, но ваш сын – дар богам, а не дар от них. Вот почему мы никогда их о таком не попросим.

Почему? Какой вред от того, чтобы попросить? Наверняка у богов достаточно служителей, и один мальчик не нарушит естественный порядок вещей.

Кроме того, в прошлом были исключения. Мой брат тому доказательство.

Многие зрители казались шокированными, словно не могли поверить, что у кого-то хватило дерзости на такую просьбу. Хотя на лицах других отражалось сочувствие и гнев. Их взгляды были устремлены на возвышение, на герцога и герцогиню Тирман. И на меня.

– Пожалуйста, умоляю вас, умоляю. – Отец упал на колени, молитвенно сложив руки.

Я ахнула, мою грудь сдавило. Не знаю, как и почему, но мой дар вырвался из-под контроля, и мое чутье вышло наружу. Я резко вдохнула горе, хлынувшее в меня ледяными волнами. От его силы у меня затряслись колени, я едва могла дышать.

Я почувствовала на спине руку Виктера и поняла, что он приготовился схватить меня, если я шагну к ним. Я призвала все свои силы, чтобы стоять на месте и ничего не делать.

Оторвав взгляд от господина Тулиса, я заставила себя дышать глубоко и ровно. Взгляд моих расширенных глаз блуждал по толпе, пока я воображала мысленную стену, высокую, как Вал, и толстую, чтобы ничья боль не смогла ее проломить. Раньше это всегда срабатывало, сработало и сейчас. Сочувствие разжало когтистые лапы, но…

Мой взгляд упал на какого-то блондина. Он стоял в нескольких рядах от возвышения, опустив подбородок, большую часть его лица скрывали упавшие вперед волосы. Я почувствовала… как что-то прожигает возведенную мною стену, но это было не похоже на страдание. Оно казалось горячим, как физическая боль, но… но, сглотнув, я ощутила в горле горький вкус. Должно быть, ему больно, но…

Озадаченная, я закрыла глаза и стала восстанавливать стену, пока не ощутила лишь тяжелый стук своего сердца. Спустя несколько секунд я смогла сделать глубокий вдох, и наконец странное ощущение исчезло. Я открыла глаза.

– Пожалуйста, – молил отец. – Мы любим сына. Мы хотим вырастить его хорошим человеком, чтобы…

– Он вырастет в храмах Рахара и Ионы, где о нем будут заботиться, пока он служит богам, как заведено со времен первого Благословения. – Герцог говорил не допускающим возражений тоном, и женщина зарыдала еще горше. – Через нас боги защищают всех и каждого из вас от ужасов, находящихся за Валом. От того, что приходит с туманом. И все мы должны обеспечивать богов служителями. Вы хотите прогневить богов тем, что оставите ребенка дома, чтобы он стал старым, возможно, больным, и умер?

Господин Тулис покачал головой. В его лице не было ни кровинки.

– Нет, ваша милость, мы не хотим этого, но он наш сын…

– Но именно об этом вы просите, – оборвал его герцог. – Через месяц после рождения вы отдадите его верховным жрецам, и вам за это воздастся.

Не в силах больше смотреть на залитые слезами лица, я опять закрыла глаза, желая не слышать душераздирающих рыданий родителей. Хотя даже если бы я могла их забыть, то не стала бы этого делать. Мне нужно слышать их боль. Нужно видеть и запомнить. Служить богам в храмах – это честь, но вместе с тем и потеря.

– Хватит плакать, – увещевала герцогиня. – Вы знаете, что это правильно и что у богов есть требования.

Но правильным это не казалось. Какой вред был бы от просьбы оставить дома с родителями одного ребенка? Чтобы он рос, жил и стал полезным членом общества? Ни герцог, ни герцогиня не станут просить о такой простой услуге. Разве могут хоть одного смертного не тронуть мольбы матери, ее слезы, отчаяние ее мужа?

Я знала ответ.

Вознесшиеся больше не смертные.

Тони помогала закрепить вуаль, а я подавила зевок, чувствуя себя так, будто вовсе не отдыхала.

Прошлой ночью мой разум отказывался отключаться. Я не переставая думала о Малессе и Рилане, об угрозе Темного и о том, что случилось с семьей Тулисов. Меня преследовало выражение полной безысходности на лице матери, когда муж вел ее из зала, а все расступались перед ними. Как будто просьба Тулисов сделала их заразными. Они ушли, баюкая младенца, а их горе задержалось, превратившись в осязаемую сущность.

Но не только это будоражило мой ум.

В памяти постоянно всплывало лицо Хоука, смотревшего на несчастную чету. От гнева он стиснул зубы и крепко сжал губы в упрямую линию. И среди публики он был не единственным, кто держался так, будто охвачен возмущением. Я вспомнила блондина и то, что почувствовала от него. Должно быть, то был какой-то вид боли, потому что я могу ощущать от других только боль. Но она напоминала мне гнев на лице Хоука и прочих присутствующих.