местам пугачевского восстания, он слушал песни татарские, калмыцкие, башкирские, казацкие.

Татарскую сказку Пушкин подарил Далю, калмыцкую — взял себе. В «Капитанской дочке» появится сцена: Пугачев с Гриневым едут из Бердской слободы в Белогорскую крепость; по дороге Пугачев рассказывает сказку об орле и вороне, которую слышал от старой калмычки.

Через шестьдесят лет тою же дорогою, какою добирался Петр Андреевич Гринев к Пугачеву, Даль и Пушкин едут из Оренбурга в Бердcкую слободу.

Река Сакмара быстра и многоводна. Она подступает к самой слободе. В диких лесах за рекою водятся хищные звери. Долина перед слободою сшита из зеленых, серых, рыжих, бурых лоскутьев — огороды. Над колодцами задумчиво покачиваются деревянные журавли.

…У старухи казачки фамилия необычная и многозначительная — Бунтова. В доме сотника казачьего войска собрали несколько стариков и старух, помнивших Пугачева, но эта сразу Пушкину понравилась живостью речи, образной, точной памятью. Сама Бунтова считала, что ей семьдесят пять, иные уверяли, что больше, — она удивляла проворными движениями, моложавым лицом, крепкими зубами.

Пушкин бросил на лавку измятую поярковую шляпу, скинул суконную с бархатным воротником шинель и остался в черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Он вынул записную книжку и карандаш, подсел к широкому, гладко выструганному столу, принялся расспрашивать старуху.

Бунтова говорит охотно, много:

— Знала, батюшка, знала, нечего греха таить, моя вина. Как теперь на него гляжу: мужик был плотный, здоровенный, плечистый, борода русая, окладистая, ростом не больно высок и не мал. Как же! Хорошо знала его и присягала ему. Бывало, он сидит, на колени положит платок, на платок руку. По сторонам сидят его енаралы…

Как многие уральские казачки, Бунтова слегка шепелявит и л выговаривает мягко. Мужчины-казаки, напротив, согласные произносят твердо, налегают на р, с, т.

Даль вместе с Пушкиным слушает рассказы старой казачки о взятии Нижнеозерной крепости, о присяге Пугачеву, о том, как после поражения проплывали по Яику мимо родных станиц тела восставших. Потом Даль прочтет об этом в «Истории Пугачева» и «Капитанской дочке». Ему посчастливилось заглянуть в мастерскую Пушкина, увидеть начало и конец дела, материал, заготовку и прекрасное творение — как бы простую чурку и выточенный умельцем-токарем совершенный шар.

Пушкин остается в Берде целое утро. Уезжая, всех стариков дарит деньгами. Бунтовой дает червонец. Старуха степенно кланяется, улыбается, довольная. За что червонец-то? За слова?

Только что она пела грустную разбойничью песню, ее маленькие розовые веки и неглубокие редкие морщины лоснятся от слез, но уже улыбается, показывая зубы, белые и широкие, как очищенные лесные орешки.

…На обратном пути Пушкин молчалив. Он кажется Далю утомленным и рассеянным.

Дорога дает крюк: приходится объезжать овраги. В пугачевские времена они тоже защищали слободу от внезапного нападения. Пушкин кивает в сторону удаляющейся слободы:

— Вот о них вам надо написать роман…

Даль ездил недавно по делам службы в землю уральских казаков — это называлось «отбыть на линию». Оренбургская укрепленная линия была цепью пограничных опорных пунктов — крепостей, редутов, форпостов. Новые люди, не похожие на других, непривычный быт, странные нравы, непонятные слова, свой говор. Даль, как всегда, быстро впитывал все это, впечатления толклись в его голове, не хотели укладываться, тревожили.

И вдруг Пушкин:

— Напишите о них роман…

Снова повернулась жизнь: он, Даль, теперь весьма важный чиновник, он же — сказочник Казак Луганский, а все мало, опять хочется чего-то.

Пушкин сидит неподвижно, скрестив на груди руки. Прищурясь, смотрит вперед, как бы в одну точку. Но дорога несется навстречу, врывается в глаза Пушкина. В его зрачках вспыхивают, отражаясь, полосатые версты.

Пушкин чувствует взгляд Даля, смешно встряхивается, словно разбуженная птица, и объясняет, ярко улыбаясь:

— Пишу…

Стучит по лбу длинным согнутым пальцем:

— Вот здесь…

Даль хочет отдать долг. Он тоже знает много сказок. Придет время, он отдаст свои запасы известному собирателю Афанасьеву. Александр Николаевич Афанасьев выпустил в свет замечательное издание «Народных русских сказок». Сказки, записанные Далем, составляют в этом издании целый раздел.

Пока Даль хочет подарить сказку Пушкину. Пушкин рассказал Далю сказку о волке — Даль тоже рассказывает свою. Выходит, Пушкин и Даль обменялись сказками.

Какую сказку рассказывал Даль по дороге из Бердской слободы, теперь установить невозможно. Долго считалось, что ту самую, которую все мы любим с малых лет, слышим, читаем, помним наизусть, — «Сказку о рыбаке и рыбке».

Однако потом ученые установили, что похожая немецкая сказка о рыбаке есть в сборнике братьев Гримм, очень известном в пушкинское время. Считают, что пересказать Пушкину сказку мог Жуковский — он знал немецкий язык и был хорошо знаком со сборником братьев Гримм.

Но соблазнительная мысль не дает покоя: а что, если все-таки Даль?

Что, если Даль — пусть не рассказал — пересказал Пушкину гриммовскую сказку? Даль ведь тоже интересовался творчеством разных народов, свободно владел немецким и даже первую свою статью о русском языке написал по-немецки и напечатал в дерптском журнале.

Очень хочется предположить, что сказку рассказал (или пересказал) Пушкину Даль. В этом случае произошло нечто очень интересное: оба, и Пушкин и Даль, переложили подаренные друг другу сказки.

В сочинениях Даля найдем сказку «О Георгии Храбром