Здесь, в Оксфорде, линии Кобер и Вентрис впервые пересеклись. Летом 1948 года Вентриса также пригласили в Оксфорд, чтобы он помог готовить Scripta Minoa II для печати. Когда он приехал, Кобер уже была там. Но, судя по всему, испугавшись многоучености Кобер и Майрза, он сбежал. Этой моделью сложения с себя полномочий он воспользуется еще не раз.

Вдобавок к исправлению майрзовского словаря линейного письма Б для публикации на Кобер лег груз обязанностей простого переписчика, в том числе утомительное копирование вручную сотен надписей для печати. Кроме того, она согласилась (как оказалось, опрометчиво) помочь Майрзу подготовить рукопись тома Scripta Minoa III, посвященного линейному письму А.

Было и некоторое утешение. Во-первых, Кобер ждала публикации Scripta Minoa II: тогда она смогла бы, наконец, открыто пользоваться надписями. Во-вторых, она рада была вернуться в Сент-Хью: за год она соскучилась по английскому интеллектуальному климату. В-третьих, за день до того, как Дэниел уплыл в Грецию, он написал Кобер: “Два декана… еще раздумывают, как сделать, чтобы вы получили пост в Пенсильванском университете. Может, сработает?”

Несмотря на все усилия Кобер, в сентябре, когда она отправилась домой, в Нью-Йорк, публикация Scripta Minoa II не приблизилась. Помимо плачевного состояния рукописи, удручало то, что она и Майрз не сошлись на основополагающем принципе: как классифицировать и представить почти 2 тыс. кносских надписей. Он хотел представлять все, что нашел Эванс, располагая таблички по принципу их местонахождения во дворце. Кобер, напротив, провела годы, группируя надписи тематически: все таблички о зерне – вместе, все, что касается вина – вместе, то же самое – относительно людей, лошадей и т.д. Для нее это была более содержательная классификация, позволяющая сосредоточиться на табличках по списку, что, в свою очередь, позволяло выделять существительные и их грамматические формы.

Хотя Майрз согласился с ее подходом, он не считал язык табличек линейного письма Б флективным. “Он хочет использовать мою классификацию надписей, но настаивает, что никаких падежей нет! – в отчаянии писала Кобер Дэниелу. – А ведь моя классификация основана на падежах”.

С этого момента начинает меняться некогда почтительный тон Кобер (“Я в восторге от этого великого историка”, писала она самому Майрзу в 1946 году) в ее письмах о Майрзе. В письме Сундваллу, написанном вскоре после второй поездки в Оксфорд, Кобер упоминает Майрза, который “до сих думает… что падежей не существует, а то, что он не понимает, связано с ошибками минойского писца”. Она пишет Эммету Беннету в Йельский университет: “Это не лучшее мое решение, но я позволила сэру Джону Майрзу использовать мою классификацию в качестве основы для обсуждения надписей линейного письма Б. Мне не нравится эта идея… так как он все еще думает, будто все слова – имена существительные и все – в именительном падеже. Но я, наконец, сказала, что он может это сделать, если укажет, что… это его интерпретация, а не моя… Теперь я планирую опубликовать собственную интерпретацию, как только выйдет SM [Scripta Minoa II]”.

18 сентября 1948 года, к началу семестра, Кобер вернулась в Бруклин – и очень скоро потонула в работе. “Я дома уже почти месяц и не сделала даже столько, сколько смогла бы сделать за несколько дней непрерывной работы, – жаловалась она. – Это раздражает – останавливать работу в 11 вечера, часто прямо посреди процесса, чтобы лечь в кровать, иначе я не смогу прийти на занятия вовремя. А потом неожиданно сваливается заседание комитета или являются неожиданные визитеры, и я несколько дней не могу вернуться к работе”.

Кобер исполняла не только университетские обязанности. В то же время она правила машинописную Scripta Minoa II, а также рукопись Майрза Scripta Minoa III. Из-за всего этого ей оставался едва ли не час в день для собственной работы над линейным письмом Б. И все же у нее оставался повод для оптимизма: через пять месяцев, когда Дэниел должен был вернуться из-за рубежа, они смогли бы обсудить планы касательно Минойского центра и даже, возможно, ее переход в Пенсильванский университет. “Желаю вам удачи и с нетерпением жду встречи в феврале”, – написал ей Дэниел перед отъездом, в начале сентября.

18 декабря 1948 года в Анкаре Джон Франклин Дэниел умер от сердечного приступа. Ему было 38 лет.

“Новость стала страшным ударом, как вы можете представить, – писала Алиса Кобер Джону Майрзу в конце декабря 1948 года. – Я подавлена. Дэниел был мне дорогим другом и, кроме того, человеком, от которого зависели все мои минойские планы на ближайшее будущее. Не знаю, как быть дальше”. Письмо, которое она написала Сундваллу в марте 1949 года, гораздо мрачнее: “Я не рассказываю о Дэниеле больше, потому что у меня самой нет информации. Его привезли на Кипр и похоронили в Эпископи. Вот и все, что я знаю. Это очень грустно. До сих пор не могу в это поверить”. И прибавила (отступления подобного рода редко встречаются в ее письмах): “Боюсь, что наша цивилизация обречена. Что бы ни произошло, свобода личности будет потеряна, и мы поколениями…”. Остальная часть письма не сохранилась.

Тем не менее Кобер продолжила работу. Ее ждали занятия, которые нужно было вести, и недописанные статьи. Кроме того, у нее были сотни надписей, которые она торопливо копировала во время второй поездки в Оксфорд и которые требовалось рассортировать, каталогизировать и аккуратно переписать для публикации в “Кларендон пресс”. Теперь в ее распоряжении имелось 2300 надписей – вдесятеро больше, чем вначале.

Майрз все еще слал ей горы бумаг, исписанных кошмарным почерком – черновики Scripta Minoa III. “У меня по горло дел с рукописью сэра Джона о линейном письме А, с редактированием которой я обещала помочь, – рассказывала Алиса Кобер Эммету Беннету в конце 1948 года. – Хотя первое, что мне нужно сделать, это перепечатать рукопись, manu scriptum. А когда я печатаю, я вижу, где он допускает ошибки – и исправляю их. Учитывая все это, я думаю, что линейное письмо А мало чем может помочь мне с дешифровкой, и для меня это пустая трата времени”.

Автограф Джона Майрза (1948).

В переписке Кобер этого периода обращает на себя внимание то, что она озабочена вопросом времени: “течение времени”, “трата времени”, постоянные жалобы на нехватку времени. Симптомы болезни еще не появились, однако отныне время (и его нехватка) упоминается во всех ее письмах.

Приходили и хорошие новости. Пенсильванский университет пожелал, чтобы Центр минойских исследований, несмотря на смерть Дэниела, существовал. Кобер вместе с Родни Янгом, преемником Дэниела, возобновили переговоры об организации Центра, который она рассчитывала открыть в конце 1949 года.

Другая была связана с пилосскими надписями. С конца 1939 года, когда они были обнаружены, и до конца 40-х годов было опубликовано всего 7 надписей. Жаждущим вроде Кобер оставалось лишь догадываться о содержании табличек и следить за редкими утечками информации. (В 1942 году, после лекции Карла Блегена, который нашел таблички, но отказался ими делиться, Кобер записала: “Он показал слайды с тремя надписями, которые я прежде не видела. Вечер удался”.)