Результат оказался удивительным. Были собраны лучшие европейские эксперты и была привезена картина из Германии. Немец взял на себя все судебные издержки, так как выставил музею четверть миллиона долларов морального ущерба. Сотни репортеров следили за процессом. Экспертиза длилась неделю. Итог ошеломляющий! Оба Тулуз-Лотрека признаны оригиналами. Но даже детям из художественной школы известно, что постимпрессионисты не делали копий и никогда не повторялись!

Иск был отклонен и картины заняли свои места. Что касается последнего скандала с именем Райнера, то он вновь был связан с картинами, но на сей раз история проходила в Париже, и тут была задета честь Лувра. Скандал носил форму пожара. Горел торф. Все заволокло дымом, но огня никто не видел. Тут были замешаны такие имена, что ни один репортер не посмел раскрыть рта. В итоге Райнер быстро собирает вещички и почему-то уматывает в Штаты. Ходят слухи, что этому содействует его жена, но ее никто не знает, не видит, она не красуется перед светской хроникой, но имеет огромное влияние на определенные круги. Очень богата, но я даже не знаю ее имени.

– Мартина Казарес. Не спрашивай, как, но я видел свидетельство о браке.

– Странно. Я думал, что она американка.

– Тут много странностей.

– Это все, что мне удалось узнать о Райнере. О Троутоне тоже ничего. Но мне кажется, что он тоже из Европы.

– Если они из Европы, то к чему столько приготовлений, писем. Могли бы созвониться и встретиться.

– Но вовсе не обязательно, что они знали друг друга. И мне кажется, что Райнер не доверял ему.

– Почему?

– Интуиция.

– Ты ничего не теряешь. Завтра у тебя будет бумага, что ты Робин Райнер. Но будь осторожен.

Флейшер ушел, а Коттон не мог уснуть всю ночь. Он задавал себе вопросы и не находил ответов. Даже фантастических. Отсутствовала логика. То, что творилось вокруг него, не звучало. Коттон обычно слышит мелодию и записывает ее. Он сам меняет и выстраивает мотив действия, если где-то прослушивается фальшь, то он меняет всю партитуру. Сейчас он ничего не слышал. Тишина! А без благозвучия ничего не получилось. Он находился в подвешенном состоянии, как висельник из предыдущего сценария. Ни на дереве, ни на земле, но и без петли на шее.

Он привык играть главную партию и вести за собой остальных, но в этой игре ничего не происходило. Ему завязали глаза, раскрутили и ушли. Не хватало самой игры. Он не понимал правил. А существовали правила или нет?

Во второй половине следующего дня Коттон прибыл по адресу, указанному на конверте и подчеркнутому красным карандашом. Согласно конверту здесь жил Эрик Троутон, согласно металлической двери и кирпичной стене, здесь могла находиться военная контрразведка или электростанция.

Гость нажал на кнопку и стал ждать ответа, переминаясь с ноги на ногу, как ученик перед экзаменом. Он волновался. Волнение вызывала встреча с Синтией, а не ее хозяином. Он будто чувствовал ее близость.

Наконец калитка скрипнула и открылась. Темнокожий, долговязый, худой парень с тюрбаном на голове и красной точкой на лбу сложил руки вместе и поклонился.

– Меня интересует мистер Троутон. У нас с ним давняя договоренность о встрече.

Чудак в белой пижаме посторонился и указал на посыпанную толченым кирпичом тропинку.

Сад с невиданными растениями, допугаи с длинными яркими хвостами, маленькие витиеватой формы прудики, выложенные камнем, с голубой водой и рыбками. Каких тут только не было: золотые, полосатые, черные в клетку, горощек и прочих расцветок. Коттон решил, что хозяин любит удивлять и шокировать публику, возможно, что это единственный способ остаться в памяти. Если у калитки вас встречает индус, то у дома должна встречать Синтия. Эффект будет достигаться ошеломляющий.

Дом потрясал своей уникальностью. Складывалось впечатление, что перед вами киносъемочный павильон или пригород Лондона, Амстердама или Копенгагена. Четырехэтажный замок с четырьмя башнями, бойницами, шпилями, готическими окнами и мрачной серостью.

Дубовая дверь на кованных петлях скрипнула и распахнулась. Несмотря на день, из дома излучался такой яркий свет, будто солнечная сторона находилась в доме. На пороге стояла Синтия.

Пульс Коттона участился.

Девушка улыбалась. Она была такой легкой, непосредственной, нежной, что гость забыл, куда и зачем он пришел.

– Добрый день, мистер Райнер.

– Мы уже пили на брудершафт, – ляпнул Коттон от растерянности.

– Я на работе, мистер Райнер. Прошу вас в дом. Маэстро ждет вас.

Коттону показалось, что Синтия излучает холодный лунный свет. Мягкий, трепетный, но холодный. Ее воздушное платьице было почти прозрачным. Яркий свет из холла очень четко обрисовал контур ее безупречной фигуры.

– Мы рады вашему появлению, мистер Райнер. Надеюсь, вы успели сделать все ваши дела?

– Мои дела бесконечны. Но что значит вся эта мирская суета в сравнении с таким Божьим творением, как вы, Синтия. С момента нашей последней встречи вы стали еще прекраснее.

– Прошу вас в дом.

И он переступил порог. Здесь не хватало рыцарских доспехов и брлнзовых канделябров, стены не были обвешены тяжелыми мечами, щитами и копьями, а по углам не стояли штандарты. Все стены заполнялись картинами без рам, пол сверкал, как зеркало, потолки с лепниной и купидонами имели бесчисленное количество люстр, и казалось, что на вас падает хрустальный дождь. Все люстры горели, переливаясь в сверкающих льдинках. Света было столько, будто в доме отсутствовала крыша и солнечные лучи гуляли по комнатам, как по лесным лужайкам.

Синтия проводила гостя в каминный зал. Ему так хотелось коснуться ее рукой до плеча, провести ладонью по волосам, прижать девушку к себе и раствориться в ней. Но Синтия, как воздушное облачко, легко скользя в пространстве, быстро исчезла, оставив гостя одного.

Очнувшись в огромном зале в полном одиночестве, Коттон постепенно опускался на землю. Хозяин дома, словно понимая чувства пришельца, не торопился. Зал мог вместить в себя сотню гостей. Вдоль стен, на которых картины перемещались с зеркалами стояли стулья. Своды потолков тоже были зеркальными. У окна стоял стол, накрытый на две персоны, и уставленный экзотическими блюдами, в которых Коттон ничего не понимал. Посуда имела восточный рисунок. Серебро, позолота, орнамент, резьба, изящность.

Одно из огромных зеркал сдвинулось в сторону, и из черной дыры вышла на свет невзрачная фигура хозяина. Коттон ждал, что он спустится с лестницы, и поглядывал на нее, но хозяин и здесь не отказался от оригинальности. Коттон оторопел. Ему навстречу шел лысеющий, с седым пушком над оттопыренными ушами и длинной прядью, переброшенной с одной стороны на другую, прикрывая огромную блестящую лысину, человек. Этому сухопарому невысокому полукарлику перевалило за вторую половину столетия. Черные, влажные глаза его казались печальными и в приветственной улыбке не участвовали. Его лошадиная улыбка имела огромные неровные зубы, а над верхней губой торчали в разные стороны длинные узкие усы черного цвета. Его одежда, как и внешность, вызывала некоторое замешательство. Хозяин носил брюки из мешковины, а на костлявых плечах висел огромный пуловер из грубой шерсти, длина которого доходила до колен, эта грубая серая хламида была утянута широченным кожаным ремнем с металлическими клепками. Этакий гномик-гурвинек в пушистом платьице со старческой сморщенной мордочкой. Туалет завершался турецкими тапочками с загнутыми кверху острыми мысами. Жаль, что на них не хватало колокольчиков, не помешал бы и колпак с бубенчиками. Тогда картина оправдывалась, и можно было бы ждать выхода короля или владельца замка. Но зеркало захлопнулось, и ждать некого. Как режиссер, Коттон сделал бы все наоборот. Хозяин должен открывать калитку, а потом удивлять гостей экзотикой, а не портить впечатление своей персоной в конце. Кем он был? Богом?