Вдруг закричала женщина в углу у окна. Сестра встрепенулась, вскочила, подбежала к кричащей.

— Что ты? Что ты, милая?

Та кричала и билась в судорогах.

Села на кровати другая больная, заголосила:

— Чего кричишь? Совести нет? Спать мешаешь, хулиганка!

Вбежала еще одна сестра, послышались из угла быстрые реплики:

— Зубы разжать… Под голову…

Женщина продолжала однотонно кричать. Без слов, потому особенно жутко.

В дверном проеме показалась толстая больная, Вера ее видела несколько раз.

— Да уймите эту хулиганку! — визгливо кричала сидящая.

— Сама хулиганка! — ответила толстая. — Эпилептический припадок, не видишь? Большой припадок: тонические и клонические судороги. Я всю медицину знаю, я бы институт два раза кончила, если бы меня Привес не завалил из-за Витьки Александрова.

— Нашлась тут умная! «Припадок, припадок»! Ты тут сумасшедшая, как все!

— А ты потаскуха!

Сестры не могли оставить больную в припадке и только взывали:

— Девочки! Либих, Пугачева, тише! Спать всем мешаете!

— Уснешь в таком бардаке. Лучше покурить дайте.

— Нельзя ночью курить.

— Нельзя курить — дайте спать. Не даете спать — дайте курить. А то разнесу эту блядскую больницу!

Вбежала еще сестра, сразу распорядилась всеми:

— Либих! Ну-ка к себе в палату! Пугачева, будешь кричать, дежурного к тебе вызову, укол назначит! Девочки, как у вас там?

— Ничего, уже проходит.

— Язык не прокусила?

— Нет, кажется.

— Ну слава богу.

Вера закрыла глаза и старалась не шевелиться; только бы на нее никто не обратил внимания! Может быть, и раньше такое бывало, просто она не замечала? Это все больные, им всем кажется! А вдруг им что-нибудь покажется в ней?!

Постепенно все успокоилось. Дежурная сестра вернулась на свое место при входе в палату. Вера теперь смотрела на нее с надеждой: защитит в случае чего.

С разных сторон раздавался храп, одно это наводило тоску; у Веры всегда была отдельная комната, она всегда спала одна, никогда не слышала ничьего храпа. Она и не понимала раньше, как хорошо дома!

Вера открыла глаза, проследила взглядом трещину на потолке — свою путеводную нить — и возобновила логическую работу.

«Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела».

«Оттого что я заболела, меня привезли в больницу».

«Виталий Сергеевич стал меня лечить, потому что он врач».

«Теперь мне больше не кажется, что город захватили роботы, потому что Виталий Сергеевич меня вылечил».

«Виталий Сергеевич хороший врач».

«Виталий Сергеевич меня вылечил, и я вернусь домой!»

Стоило столько потрудиться, чтобы прийти, наконец, к такому прекрасному выводу: «Я вернусь домой!». И не мечта, не случайный обрывок мысли, а безупречное звено в логической цепи: «Я заболела меня привезли в больницу Виталий Сергеевич меня вылечил я вернусь домой!». Шестеренки вращались с трудом, как в загустевшем масле, но вращались, зубцы цеплялись за зубцы, логическая машина перегревалась, но работала! Доставлял наслаждение сам процесс мыслительной работы, как всегда нравится новичку снова и снова убеждаться в освоенности нового навыка, нового движения — гимнасту ли, впервые выполнившему фляк, или первокласснику, впервые сложившему буквы в слово. Трудно — и потому особенно приятно!

«Мне казалось, что город захватили роботы, потому что я заболела».

«Я заболела, и потому меня привезли в больницу».

«Виталий Сергеевич — хороший врач, поэтому он меня вылечил».

«Теперь я здорова, и мне не кажется ничего такого, чего нет на самом деле!»

«Я выздоровела, и потому вернусь домой!»

Все логично, но что-то Вере мешало: какое-то опасение, какое-то омрачение… А вот в чем дело:

«Я вернусь домой, но там не будет Виталия Сергеевича».

«Дома не будет Виталия Сергеевича, а смогу ли я быть здоровой без Виталия Сергеевича?»

Среди знакомых Веры попадались довольно симпатичные мальчики, с одним, Колей Плаксиным, она дружила, как любила выражаться мама. Но ни одного из мальчиков она не считала умнее себя, сильнее себя (в житейском смысле, естественно, тяжести-то они поднимали исправно), ни на одного не могла положиться больше чем на себя — и уж, конечно, не на Колю Плаксина. И пример отца подтверждал, что мужчина не способен руководить семьей, принимать решения, брать на себя ответственность. И вдруг Виталий Сергеевич! Он взял все на себя, он лучше Веры понимал ее состояние, знал, что она больна, и поступал вопреки ее глупому сопротивлению; ведь по его приказу ей насильно детали уколы, по его приказу ее завертывали в простыни, чтобы она не могла убегать, не могла драться; и решетки на окнах, наверное, по его приказу, чтобы и она, и другие такие же неразумные не могли убежать из больницы, потому что неразумных нужно лечить насильно. Впервые ей встретился человек сильнее ее, которому она поверила больше, чем себе, которому хотелось довериться, и ни о чем не заботиться самой. Потому что она так устала!

«Я вернусь домой, но дома не будет Виталия Сергеевича. А смогу ли я быть здоровой без Виталия Сергеевича? Смогу ли я без Виталия Сергеевича?»

Последняя мысль омрачила радость возвращения логики, радость предстоящего возвращения домой. Но все, Вера очень устала, Вера больше не могла ни думать, ни радоваться, ни опасаться, ни решать.

«Да и нужно ли решать? Может быть, Виталий Сергеевич и про мое возвращение обдумал лучше меня? Решит лучше меня? Или уже решил?»

Вера засыпала. И последним мелькнувшим ощущением было все же ощущение счастья — счастья возвратившейся логики, счастья сцепления причин и следствий — оказывается, это самое главное. А пока не потеряешь и не догадаешься.

Контакт сохранился!

Виталий еще только появился в проеме перед входом в палату, еще только мелькнула Вера, и сразу ее заслонила спина маячившей у входа Меньшиковой, а уже стало ясно: контакт сохранился!

— Ну как вы, Вера?

— Хорошо, Виталий Сергеевич. Стала все понимать.

— Ну, и замечательно. Значит, надо вас отсюда переселять.

— За то, что поумнела, да?

— Да, и поумнели, и поздоровели.

Но это все внешние слова. Они, конечно, тоже что-то значили, но не в них главное. Отчетливо понимались другие, непроизнесенные!

«Я делал для тебя все, что мог!» — понимала Вера.

«Я все время жду, когда ты подойдешь!» — понимал Виталий.