Прокурор выслушал лав-стори со всеми подробностями, и хотя ясно было, насколько важны для Шиллера эти события, насколько изменили они его жизнь, по сути своей история оказалась довольно банальной. Женщина, которая возомнила себя непонятно кем, которая дом свой ошибочно приняла за клетку, где она не в силах расправить крылья; многолетнее супружество, тихое существование, местечковая скука. И мужчина, мелкий бизнесмен и столь же ничтожный антисемит, настолько убежденный в своей исключительности и эрудиции, что ему удается убедить в этом и ее, а вместе они внушают друг другу, будто и сами они, и их графоманский роман — на самом деле большая литература. Шацкий, к своему удивлению, даже цинично подумал, что в действительности-то лишь алебастровый труп придал их истории некое величие.

— Подозревал ли что-либо все эти полтора года муж жертвы? Она не говорила?

— Нет, ничего не говорила. Но нашу связь можно было легко скрыть. Он сидел на работе даже во внеурочное время, часто уезжал. У нее тоже были встречи с артистами и художниками в самое разное время и в самых разных местах. Благодаря этому мы несколько раз провели восхитительные дни в Бохуме.

— Собиралась ли она бросить мужа?

Молчание.

— Вы говорили об этом? Для вас наверняка не было приятным сознавать, что она ежедневно ложится рядом с ним, целует, желая спокойной ночи, занимается с ним тем, чем обычно занимаются супруги.

Молчание.

— Послушайте, Шиллер, я понимаю, Сандомеж — маленький городок, но не настолько он и мал. Разве здесь не случаются разводы, смерть, разве люди не начинают новую жизнь? Насколько я понимаю, в вашей ситуации это не представляло бы трудностей. Бездетные люди, свободные профессии. Она могла бы прислать ему бумаги по почте.

Допрашиваемый сделал неопределенный жест, давая понять, что здесь столько сложных нюансов, словами не выразишь. Шацкий вспомнил Будника, вспомнил, что тот произвел на него впечатление Голлума, для которого, кроме его сокровища, ничто не имело значения. Что бы он сделал, узнай, что кто-то хочет отнять у него это сокровище? И не просто кто-то, а его противник, человек, над взглядами которого они с Элей, лежа в постельке, должно быть, потешались, передразнивали его выспренность. Она, надо думать, для отвода глаз жаловалась, мол, вынуждена к ему приходить, мол, знаешь, это такой странный тип, такой самец, а на поверку простак, но куда денешься, только благодаря ему мы и можем что-то сделать для наших детишек. И вдруг выясняется, что, рассказывая этому простаку о бедных детишках, она не торчала у него с лицом великомученицы, а, обливаясь потом, объезжала его, извивалась под ним, умоляла вгонять похлеще и слизывала с губ его извержения.

Я ухожу. Прощай. Ты был прав, ты был уверен, что я никогда не смогу принадлежать тебе вся как есть. Я тебе не пара, и так было всю жизнь.

Достаточно для убийства? Еще как!

— В понедельник я ждал ее.

— Что-что?

— В пасхальный понедельник она должна была прийти ко мне и остаться навсегда, во вторник мы намеревались уехать и больше никогда сюда не возвращаться.

— Значит ли это, что она собиралась рассказать о вас мужу?

— Не знаю.

Курва! Шацкий вытащил телефон и позвонил Вильчуру. Старый полицейский тут же снял трубку.

— Немедленно арестовать Будника, а мне нужна парочка людей на Солнечную, к Ежи Шиллеру. Сделаем обыск, потом очная ставка. Живо.

Вильчур был профессионалом. Отчеканил «ясно» и повесил трубку. Бизнесмен был изумлен.

— Как это «обыск»? Я же вам все рассказал и все показал.

— Не будьте наивны, мне ежедневно люди все рассказывают и показывают. По меньшей мере половина из этого — туфта, брехня и клюква. Принимая во внимание ваши отношения с жертвой…

— Эльжбетой.

— …я должен, кроме обыска, велеть перекопать весь сад, а вас самого содержать под стражей, пока все не выяснится. Что, впрочем, я и сделаю.

— Мой адвокат…

— Ваш адвокат имеет возможность настрочить жалобу, — фыркнул Шацкий, в нем нарастала злость, он не мог сдержаться. — Отдаете ли вы себе отчет в том, насколько важные для следствия факты вы скрыли? Убита ваша любовница, а вы, имея информацию, которая может иметь первостепенное значение, сидите втихомолку, потому как, не дай Боже, кто-то скажет о ней дурное слово! Какой же из вас гражданин и патриот, коль скоро вам плевать на справедливость, напомню, — оплот силы и несокрушимости Речи Посполитой! Обычный местечковый антисемит вот и всё, блевать хочется.

Ежи Шиллер сорвался с места, на его красивом лице проступили красные пятна. Он ринулся в сторону Шацкого, и, когда прокурор был уверен, что драки не миновать, позвонил телефон. Вильчур. Все сделал, отлично.

— Алло?

Какое-то время Шацкий слушал.

— Сейчас буду.

Он выскочил, в калитке столкнувшись с полицейскими, и велел им следить за Шиллером.

6

В гостиной супругов Будник прокурор Теодор Шацкий бессильно опустился на диван — он и впрямь почувствовал слабость. Кровь пульсировала в висках, сконцентрировать взгляд в одной точке он не мог, в пальцах ощущал странное покалывание, а во рту — неприятный металлический привкус. Он сделал резкий вдох, но это не принесло облегчения, наоборот, кольнуло в легких, будто воздух был начинен микроскопическими иголочками.

Может, это не легкие, а сердце? Он закрыл глаза, сосчитал до десяти и обратно.

— Все в порядке? — спросила Соберай.

Всех их вырвали из домашнего уюта. На Соберай были джинсы и красная фуфайка, на Вильчуре — толстый свитер и странные коричневые штаны, внутри которых, казалось, отсутствовали ноги, двое полицейских имели на себе купленные на базаре дешевые куртки, до того страшные, что сразу становилось ясным: в них облачены конечно же полицейские. Шацкий же в своем костюме в который раз за нынешний день показался себе идиотом. Но это была лишь одна из причин его дурного самочувствия.

— Какое там в порядке, Бася, — ответил он спокойно. — Ни о каком порядке речи быть не может. Безумно важный свидетель, а с недавнего времени главный подозреваемый в чрезвычайно громком деле о зверском убийстве, которого денно и нощно пасли двое полицейских, внезапно исчезает. И хоть теперь это не имеет ни малейшего практического значения, умоляю, удовлетворите мое любопытство: как это стало возможным?

Полицейские одновременно пожали плечами.

— Пан прокурор, ей-богу, мы ни на шаг не отходили. Если хотели есть, звонили ребятам, чтоб что-нибудь привезли. Могут подтвердить. Сидели перед его домом день и ночь напролет.

— Выходил?

— Где-то в полдень, несколько раз. Что-то подрезал, включил разбрызгиватель, затянул гайки на почтовом ящике. Все записано.

— А потом?

— Крутился по дому. Когда стемнело, видно было, как зажигал и гасил свет в комнатах.