Пока мы поглощали деликатесы, Вернер, отправляясь пригласить офицеров к столу, на ходу бросил нам, что, дескать, ему поручили во что бы то ни стало отыскать огурцов.

– Где я буду искать эти чертовы огурцы? В этом огромном городе, где я никого и ничего не знаю? Будто здесь овощные лавки на каждом шагу. Но вы же знаете нашего Старика – горе мне, если я явлюсь с пустыми руками! Я до сегодняшнего дня вообще думал, что огурцы растут на деревьях. Но мне один саксонец объяснил, что – нет, все-таки на земле.

Мы хохотали до упаду, в особенности когда Вернер стал передразнивать саксонский акцент своего случайного собеседника. Но вот Лойсль не поверил, что Вернер действительно такой невежда, что не знал, что огурцы растут на грядках. И мы потом битый час обсуждали прелести крестьянской жизни на подворьях.

Несмотря на казарменный быт, временами выпадали беззаботные денечки. В особенности приятно было по вечерам. Мы усаживались за стол, освещенный коптилками, Вернер брал в руки гитару и пел нам приятные песни. Казачьи песни он обожал больше всего. В юности он в своем родном Кёльне не пропускал ни одного концерта знаменитого хора донских казаков. Альберт переводил для нас слова, и скоро мы уже вполне прилично подпевали Вернеру. Бахмайер, тоже присутствовавший на этих импровизированных вечеринках с песнопениями, брал на себя роль ударных, отбивая ритм на пустой консервной банке.

Однажды в разгар такого вечера нас посетил унтерштурмфюрер Шрамм. Мы было умолкли, но он жестом дал понять, чтобы мы пели дальше. Потом мы спели что-то из репертуара колчаковцев, а потом дошли до советского марша военных летчиков: «Все выше, и выше, и выше…»

Вскоре все стали расходиться. Унтерштурмфюрер Рамм вообще не произнес ни слова. Просто закурил трубку. А в другой раз – это было тогда, когда к нам впервые пожаловал наш Старик, – Шрамм явился в компании с адъютантом. Послушав, как мы поем, он покачал головой и ушел, так ничего и не сказав.

– Как ты считаешь, это служащие войск СС или иваны? – обратился Шрамм к адъютанту.

Тот усмехнулся:

– Поют по-русски они, конечно, неплохо. Но пусть думают и о том, что кто-нибудь из их товарищей возьмет да пальнет из автомата в окошко, приняв их за русских!

Эти вечера были интересны еще и по другим причинам. Один из нас носил в вещмешке книжку «Бог и народ», изданную в 1940 году и предназначенную для немецких солдат. Книга эта была страстным, наполненным идеализмом призывом к немецкой молодежи свято блюсти немецкую чистоту нравов и немецкие добродетели с верой в Адольфа Гитлера и его миссию. Мы вслух зачитывали отдельные места и потом обсуждали их. И временами разгорались такие дискуссии! Жаль, что Шрамм не появился ни разу на этих обсуждениях. Он точно изменил бы о нас свое мнение.

Наш приятель Никель, часто бывавший в Смоленске, отыскал столовую люфтваффе на аэродроме. И с тех пор у нас не переводились шнапс, сигареты и шоколад. У Никеля были и другие причины для поездок в город. Личного характера. Ее звали Маруся. Но – не станем ее обсуждать! Лойсль переживал звездный час: наконец-то он получил возможность в стационарных условиях отдаться своему хобби кулинара. Альберт обеспечивал нас калорийными продуктами.

1 сентября 1941 года в пять утра мы отбыли из Смоленска. Наш путь из Смоленска на юг проходил через Рославль, Мглин и другие города. Наступление на Москву решено было отложить[10]. Наша дивизия потребовалась в районе Киева. В целом 400 километров, недалеко по российским меркам. Но когда дожди размыли и без того отвратительные дороги, когда возникала необходимость преодолевать водные преграды и вдобавок зачищать от противника пути следования, выяснилось, что 400 километров – это очень и очень далеко. Но ведь должна была дойти и до нас очередь!

Мы в хорошем темпе продвигались по шоссе Смоленск – Рославль. Едва мы проехали Рославль, как замигал зеленый огонек на командирской машине. Это означало: требовали меня! По распоряжению Старика ремонтники установили с тыла командирского авто разноцветные лампочки. Каждому из нас был присвоен свой цвет. Если вдруг начинала мигать зеленая лампочка, это означало: «Посыльный – в штаб дивизии». Поскольку была моя очередь ехать, я быстро догнал командирскую машину, поравнялся с ней, адъютант сунул мне картонный футляр с документами, предназначавшимися для штаба дивизии. Без лишних слов я на ходу спрятал полученный футляр под маскировочной курткой и помчался в штаб.

Я хотел быстро миновать остановившуюся колонну грузовиков. Но все вышло иначе. Дорога была довольно узкой. Я думал, что все же сумею проскочить мимо уже приближавшейся колонны. Но пришлось быстро искать другое решение. Шофер третьего по счету грузовика слабо закрепил брезент кузова, и, когда я поравнялся с этим грузовиком, подхваченный порывом ветра кусок брезента хлестнул по рулю. Мотоцикл стал терять управление, и не было никакой возможности удержать его; в долю секунды машина свалилась на бок, а меня швырнуло чуть ли не под колеса следующего грузовика. От неминуемой гибели меня спасло чудо – мой полет завершился в считаных сантиметрах от левого переднего колеса машины. Завизжали тормоза, сидевшие в кузове солдаты свалились на дно. Чуть-чуть и… конец! Что же касалось моего мотоцикла, с ним было все в порядке. Если не считать отвалившейся левой подножки. Только и всего!

– Брат, отменные тормоза у твоей машины! – поднявшись на ноги, прокричал я водителю грузовика, под который едва не угодил. Потом стал разглядывать дыру в левой штанине.

Побелевший как снег шофер грузовика дрожащими пальцами прикурил сигарету. Я тут же пожаловал ему пачку из ассортимента смоленской столовой люфтваффе, и мы оба отпраздновали мое второе рождение глубокими затяжками и глотками шнапса.

– У вас что, праздник посреди дороги? Вы же оба целую дивизию тормознули! – вмешался унтер-офицер военной полиции. – Так что кончайте распивать и раскуривать!

Это он еще весьма вежливо обошелся с нами. Мы разошлись по машинам и несколько секунд спустя продолжили путь: я в штаб дивизии, а водитель – туда, куда ему было предписано.

Эллисон, которого я прибыл сменить, был без ума от радости снова вернуться в батальон. Правда, он ни сном ни духом не знал, что его там ожидает направление на курсы кандидатов в офицеры. И тут же умчался. Под деревьями стояли штабные машины. Отбыть мне полагалось, по-видимому, не раньше ночи. Сидевший за столом у деревянного домика командир дивизии жестом подозвал меня:

– Ну, солдат, из какой вы части будете?

Я попытался вытянуться по стойке «смирно». И впервые подумал о своем левом плече. Мой инструктор в свое время заявил мне, что я в обмундировании напоминаю ему скрипача из кафешантана. Никто ни до ни после него подобного сходства не улавливал. Скорее всего, остальные просто не имели ни малейшего представления ни о кафешантанах, ни о скрипачах. Короче говоря, мое левое плечо напомнило о себе, и я незаметно попытался поднять его чуть выше. Наш командующий дивизией, вызывавший у нас безграничное уважение, ничего не заметил и никакого сходства ни с кем не усмотрел. Так что, роттенфюрер Зубяк, вы были не правы!