Но самое ужасное, что я этого хотел!

«Да сбудутся мечты Билли Бонса!» Я повторял знаменитую фразу из «Острова сокровищ» и не верил своей удаче: впереди – переезд на другую сторону тюрьмы.

Не пробыв в карантине и трех недель и значительно обогнав Максимку и многомесячную очередь, меня, как по блату, переводили на ПМЖ. Я тихо радовался и не требовал объяснений переезду – искать хоть какую-то логику в броуновском движении Федерального бюро по тюрьмам строго воспрещалось.

Наконец я мог обустроиться и начать обживаться по-настоящему: дом, работа, друзья-товарищи.

Ровно в 7 утра мне предписывалось стоять внизу у кабинета дежурного надзирателя в полной боевой готовности со всеми вещами, постельными принадлежностями и в форме: неподъемных бутцах-говнодавах, белых носочках, брючатах цвета хаки и такой же синтетической рубашке.

Накануне вечером мой верный тюремный инструктор и друг проявил свою обычную и даже в чем-то нездоровую активность.

Совершив пару изящных проходов по тюремным коридорам и поучаствовав в некоторых междусобойчиках, Максим выложил передо мной плоды своих трудов: огромный а ля армейский рюкзак и несколько мусорных мешков, свернутых в упругий рулон.

– Вот, Левик, достал! – гордо произнес он.

Наставник пытался хоть напоследок помочь своему непутевому подопечному.

– Надеюсь, что ты меня будешь встречать на той стороне с оркестром и цветами! По понятиям, короче!

Максимку, как и меня, должны были перевести в южную зону Форта-Фикс.

Мы оба узнали о своем распределении во время первых собеседований, когда нас переодевали и фотографировали при поступлении в тюрягу.

– Будь спок! Все будет на высшем уровне, – кривил душой я.

В глубине души я надеялся, что Максимка останется верным Афанасием Никитиным и персональным Христофором Колумбом и на загадочном «юге».

Wishful thinking[110].

На этот раз мне предстояло все делать самому и вдобавок подготовить плацдарм моему новому другу.

Несмотря на полную неизвестность, я надеялся обойтись малой кровью. В конце концов, трехнедельную школу молодого бойца я окончил вполне успешно. К тому же у меня появились хоть и противоречивые, но вполне исчерпывающие сведения о поджидавшем меня русскоязычном «ограниченном контингенте».

Ни один зэк не мог попасть на Южную сторону, не пройдя «карантин» и «ориентацию» на Севере и не задев, хоть краем, своих земляков – народ знал друг друга довольно хорошо.

…И вот наступило утро.

The Утро[111]!

Мы спустились вниз – сонный Максимка вызвался меня сопровождать. Как и знаменитый тренер Тихонов, он пытался наставлять меня до самой последней минуты.

– Как придешь в свой новый «юнит», сразу иди к ведущему. Покажешь ему докторский «пропуск» на нижние нары – ему будет не открутиться! Найдешь русских – передай им приветы от местных пацанов, они тебе помогут. – Инструкции напоминали прощание пастора Шлага и Штирлица в швейцарских горах. – И сразу же ищи работу и себе, и мне. Готовь почву, короче! Не расслабляйся и жми вперед! Срок надо делать правильно!

Последняя фраза о «сроке» стала Максимкиной визитной карточкой. Он употреблял ее по делу и без.

Все русские ее моментально переняли и чуть что подкалывали ею автора мудрого изречения. Очень часто – было за что, ибо периодически теория расходилась с практикой.

…Отъезжающих целинников завели в единственную классную комнату. С нами остался сидеть и скучать один из дуболомов охраны.

Поскольку в помещении благодатно работал кондиционер, я успел немного вздремнуть и даже увидел какой-то сумасшедший сон о покупке деревенского дома в России.

По русскому соннику, пролистанному в библиотеке неделю спустя, меня ожидала «яркая, но скоротечная любовь».

Это забавляло.

– Выноси вещи! Живее! Живее! – раздался громкий приказ появившегося в дверях розовощекого лейтенанта. Очередной начальник носил усы, как, впрочем, и большинство его коллег.

Казалось, что мода в тюрьме (как и дизайн тяжелейших черных телефонных аппаратов в кабинетах охраны) остановилась на отметке 1976–1977 годов.

Форт-Фикс представлял собой настоящий заповедник «ред неков»[112] – «красношеих» мужиков, гордо носящих свои вторичные половые признаки на откормленных физиономиях.

Это касалось как звероподобных заключенных, так и наших жлобоватых охранников. Девяносто пять процентов цветных обитателей Форта-Фикс имели под носом ту или иную черноволосую щетку. Бледнолицые носили ее значительно реже, а русские с европейцами почти все как на подбор были девственно чисты.

Растительность на лице служила подтверждением мускулинности и мачизма ее владельца-самца и в чем-то выполняла роль боевой раскраски. А в некоторых случаях она заменяла рыцарские доспехи.

Нахлобучив на себя тяжеленный рюкзак с пожитками и запасами еды из местного ларька, я заковылял к выходу.

Коридор был перекрыт одним из зольдатен – с «отъезжающими» всяческие контакты строго-настрого запрещались. Несмотря на запрет, из окон карантинного корпуса торчали физиономии моих бывших товарищей и соседей.

– Раша, давай! Встречай меня на «юге»! See you later![113] – завывал басом мой чернокожий приятель Рубен.

– Лева, не забудь передать ребятам, что за тобой следует совершенно офигительный паренек. Это я о себе, конечно! Настоящий авторитет, можно сказать, – веселился Максимка из своего окна. – Выше голову, не отставать!

Караван переселенцев медленно ковылял к тюремным воротам. Они находились совсем рядом, за соседним поворотом. Я уже слышал приближающийся лай немецких овчарок – подобные проводы никогда не обходились без ментов из отряда К-9 и их верных псов.

На небольшой бетонной площадке столпились конвоиры и собачники.

При появлении головного зэка из нашего взвода межтюремных мигрантов, зольдатен встали по углам мини-плаца, а злобные дрессированные рексы залились мерзким лаем.

Во мне опять, как и в первых двух тюрьмах, сработала генетическая память.

Я стоял на площади, окруженный товарищами по несчастью, а вокруг нас, как в концлагере, злобствовали немецкие овчарки.