«Приезд Керенского, – пишет Ряснянский, – и его отношение к съезду оставили тяжелый осадок; если раньше еще были офицеры на съезде, которые рассчитывали на помощь Керенского в делах возрождения армии, то после его приезда таковых, вероятно, уже не было»[247]. Что же так разочаровало присутствовавших в Керенском? Видимо, хорошо зная аудиторию, Керенский в выступлении позволил себе сказать, что полного возврата к «началам» старой армии не будет, что офицеры должны понять те глубокие перемены, которые произошли в связи с крушением царизма, и искать пути для сближения с солдатами и армейскими комитетами. Керенский предлагал создать не офицерский, а общевоинский союз. Это было истолковано как попытка «еще больше углубить… революцию и пропасть между солдатами и офицерами»[248]. Так с самого начала «Союз офицеров» и Керенский встали по отношению друг к другу в недружелюбную, неприязненную позицию, если не сказать больше, едва скрываемую под маской официальных отношений.

Совсем по-другому съезд встретил прибывшего в Могилев старого черносотенного «зубра» В. Пуришкевича. Для многих он был почти что «свой». Делегаты жаждали послушать его выступление на съезде, но это было признано политически и дипломатически некорректным. Решили поэтому устроить встречу «неофициально», на «частном заседании» и в другом помещении.

Как всегда это было с Пуришкевичем, и на сей раз не обошлось без скандала. Объявив себя человеком, который убийством Распутина в декабре 1916 г. «дал сигнал к революции», Пуришкевич обрушился на «анархию», в которую она якобы перерастает, и взывал к «твердой, сильной власти». Присутствовавший на съезде некий Федор Баткин («черный южанин со сверкающими белками», которого Керенский под видом «матроса второй статьи» возил с собой для митинговых выступлений) обрушился на Пуришкевича и на офицеров, слушающих речи «погромщика». Офицеры вступились, и «матрос второй статьи» едва не был избит.

22 мая состоялось последнее заседание съезда. По времени оно совпало со смещением Алексеева с поста верховного главнокомандующего и заменой его генералом А. А. Брусиловым. В признание особых заслуг Алексеева в деле создания офицерского «союза» он был избран первым почетным его членом.

И в дальнейшем «союз» считался «детищем» генерала Алексеева.

На последнем заседании делегаты избрали руководящий орган «союза» – главный комитет (из 26 человек) и его президиум. Председателем главного комитета, как уже упоминалось, избрали Новосильцева, его «товарищами» (заместителями) – Пронина и В. И. Сидорина и секретарем комитета – капитана Роженко.

Новосильцев был выходцем из московской аристократической семьи, кадетом самого правого толка, членом IV Государственной думы. Он имел связи как в финансово-промышленных, так и в политических кругах кадетско-монархического направления, но большой энергией и организационными способностями не отличался. По характеристике Ряснянского, «большое значение придавал слову, а не силе оружия». О Пронине мы уже писали. Заурядный штабной офицер, позднее не менее заурядный черносотенно-монархический журналист, автор плоских и серых брошюрок. Сидорин к началу корниловского выступления выдвинулся на первые роли, но впоследствии некоторые корниловцы считали его во многом ответственным за провал всего дела и даже обвиняли в присвоении денег, ассигнованных на офицерское восстание в Петрограде, приуроченное ко времени подхода к нему войск генерала Крымова. В годы гражданской войны Сидорин будет командовать Донской армией в составе деникинских вооруженных сил, но никаких лавров как полководец не стяжает. Такова была руководящая верхушка главного комитета, разместившегося в нескольких комнатах могилевской гостиницы с пышным названием «Париж».

Характеризуя политическую физиономию главного комитета, его член полковник Ряснянский отмечает в нем две основные группы. Первая (значительно большая по составу) считала «необходимыми решительный образ действий, резкость критики по отношению к реформам, «демократизующим», а вернее, разваливающим армию, и постепенное уничтожение комитетов и комиссаров (Временного правительства. – Г.И.) в армии». Те, кто стояли на крайнем фланге этой группы, считали, что нужно даже «силой требовать от правительства» уничтожения комитетов и восстановления дисциплины. Люди этой группы вообще смотрели на офицерский «союз» как на «кадр будущей возрожденной армии в руках сильного правительства и верховного командования».

Вторая группа (меньшая) склонялась к мысли о возможности некоторых компромиссов «ради сохранения мира в армии» и видела в «Союзе офицеров» «пассивное средство» сопротивления армейской демократизации. Это был своего рода квазигущинский вариант в составе главного комитета. Президиум комитета во главе с имевшим некоторый политический опыт Новосильцевым, считавшим, что резкие меры «пока вредны», пытался нащупать среднюю линию. Поэтому в принятой заключительной резолюции, несомненно, санкционированной Алексеевым, в общих словах выражалась лояльность Временному правительству, но требовалось проведение энергичных и конкретных мер по обеспечению «власти начальника» в армии.

Организационно «союз» состоял из отделов и подотделов, которые создавались при штабах воинских частей, военных округов и военных ведомств. Они имелись, в частности, в Петрограде, Москве, Киеве, Одессе, Севастополе, Саратове и других городах. Через них очень быстро были установлены связи с фронтом, военным министерством и другими ответственными военными учреждениями. Особое внимание было уделено налаживанию связей с правыми, или, как говорили в главном комитете, «национально настроенными группами» – политическими, общественными, торгово-промышленными. Взаимоотношения с ними предлагалось строить по следующей общей формуле: офицерский «союз» дает «физическую силу», а «национальные круги» – деньги плюс, в случае необходимости, «политическое влияние и руководство»[249]. Используя личные знакомства Новосильцева, главный комитет обратил свое внимание на таких лиц, как Рябушинский, Гучков, Милюков, Суворин, Бурцев и др.

Все они, в том числе и Милюков, обещали «союзу» полную поддержку.

Известное затруднение в деятельности «союза» вызвал уход Алексеева. По свидетельству Новосильцева, Ряснянского и др., новый верховный главнокомандующий генерал Брусилов не слишком жаловал офицерский «союз». По-видимому, он мыслил вполне логично: если «союз» требовал ликвидации «всяких комитетов» в армии, то какое право на существование имел он сам? Впрочем, на оценку белоэмигрантскими мемуаристами отношения Брусилова к офицерскому «союзу» могла повлиять и последующая его биография: как известно, он не пошел с белыми, вступил в Красную Армию. Но, во всяком случае, вряд ли правильным было бы считать, что именно сдержанная позиция Брусилова являлась основным фактором, не позволявшим главному комитету «союза» активно развернуть свою работу до июля-августа 1917 г. Требовался естественный организационный период, и он, по-видимому, занял весь остаток мая и июнь. Но и в это время главный комитет, отделы и подотделы офицерского «союза» «не дремали». Их легальная деятельность развернулась по нескольким направлениям. Прежде всего, по линии противодействия тому, что в кругах, связанных с «союзом», называлось «развалом армии». В этих видах составлялись доклады и записки верховному командованию, в которых выражались требования точно определить права комитетов в частях (если эти комитеты нельзя пока вовсе ликвидировать), прекратить вмешательство «разных Советов» в дела армии и прежде всего, покончить с большевистской пропагандой. К большевикам «союз» проявлял особую ненависть. В листовках и обращениях, распространявшихся в тылу и на фронте, они клеймились как «изменники» и… «враги революции»! В главном комитете завели даже специальную «черную доску», на которую заносились фамилии тех офицеров, которые подозревались в «симпатиях» к большевикам. Их затем преследовали и травили. Так, нашумело дело поручика Ахтырцева, который одним из первых попал в списки «черной доски». Что же совершил Ахтырцев? В июне на заседании фронтового комитета в Минске присутствовал главком Брусилов. Делегат с Кавказского фронта Ахтырцев в своем выступлении, обратившись к нему, заявил: «В Ставке подготовляется контрреволюция»[250]. Это и было расценено как «проявление большевизма», оскорбление главкома и всего офицерского корпуса. Ахтырцева изгнали из «офицерской среды». Позднее, когда в июле 1917 г. стал выходить «Вестник главного комитета», списки «черной доски» публиковались на его страницах.