– Смотрите, как… – хулиган икнул. Следом начали икать его дружки. Это выглядело забавно – поначалу. Задиры перестали тыкать пальцами в Нину. Теперь они смеялись, глядя друг на друга, и их смех прерывался икотой. Икота не прекращалась.

– Мне больно, – сказал один, схватившись за ребра.

– Я не могу остановиться, – сказал другой и согнулся пополам.

Это продолжалось еще долго. Вся компания икала, стонала и охала до глубокой ночи, точно хор рассерженных лягушек.

Нина обнаружила, что способна на многое. Может успокоить плачущего младенца, унять боль в собственном животе. Заставить Томека исходить соплями, пока рубашка не промокнет насквозь. Иногда ей приходилось удерживать себя от настоящей жестокости. Она не хотела стать тираном. А через два месяца в приют приехали экзаменаторы-гриши, и Нину увезли в Малый дворец.

– Прощайте! – кричала она друзьям, летя по коридорам. – Прощайте! Пишите почаще! А ты веди себя хорошо, – предупредила она Томека.

– Нина – жизнерадостное дитя, – сказала баба Инесса женщине в красном кафтане. – Постарайтесь не убить в ней эту радость жизни.

Это никому не удалось, Нина. И не удастся.

Не уверена, Матиас.

Война, плен, пытки – все это она выдержала, сохранив радость жизни. Но утрата ее подкосила. Нина не видела ее границ, только бескрайний горизонт, что тянулся и тянулся без конца.

Она с первого взгляда поняла: вот это место. Небольшая рощица на берегу реки, где могут отдохнуть путники, а вода лениво накатывает на песок, словно тоже отдыхает. Здесь, сказала себе, спешиваясь. Достала из саней лопату и кайло. Здесь.

Копала она несколько часов. Адрик хоть и не мог помочь, зато, используя свою силу шквального, не давал ветру трепать одежду Нины и погасить фонарь, который они зажгли, когда небо начало темнеть.

Насколько глубокой должна быть могила, Нина не знала, просто копала до тех пор, пока не вспотела, пока не лопнули мозоли, вздувшиеся на руках. Когда она, тяжело дыша, выпрямилась, Адрик, не дожидаясь знака, стал развязывать веревки, стягивавшие брезент. Нина заставила себя подойти к саням, отодвинуть снаряжение и ящики, под которыми был спрятан главный груз. Здесь.

Матиас был завернут в полотно, специально обработанное фабрикаторами Малого дворца, чтобы уберечь тело от разложения. Леони дополнительно усилила этот эффект. Нина хотела развернуть покров, в последний раз посмотреть на лицо любимого, но мысль о том, что она увидит его холодным, неподвижным и серым, была ей невыносима. Достаточно того, что в памяти навсегда останется воспоминание о крови Матиаса на ее руках и смертельной ране, которую она пыталась зажимать ладонями, о том мгновении, когда остановилось его сердце. Она считала смерть своим другом и союзником, но это не помешало смерти отобрать у нее Матиаса. Что ж, Нина постарается запомнить его таким, каким он был при жизни.

Вдвоем с Адриком они неуклюже перекатили тело через борт саней. Огромное и тяжелое, оно стукнулось о дно могилы с отвратительным глухим стуком.

Нина закрыла лицо руками. В эту минуту она была бесконечно благодарна Адрику за молчание.

Сверху тело Матиаса напоминало большой кокон, как будто для него это было началом чего-то нового, а не концом. Они с Ниной так и не обменялись кольцами или подарками на память – им было нечем делиться, оба были солдатами и кочевниками. И все же Нина не могла не оставить Матиасу хотя бы что-то. Она достала из кармана и бросила в могилу тонкую веточку ясеня – та приземлилась легко и плавно, – а следом – сухие красные лепестки тюльпана, которыми друзья осыпали грудь Матиаса, прощаясь с ним в Кеттердаме.

– Знаю, к сладостям ты всегда был равнодушен. – Голос Нины дрогнул, когда она разжала ладонь и пригоршня ирисок с дробным стуком ударилась о стенки могилы. – Но пускай они напоминают тебе обо мне. Сохрани их до нашей следующей встречи. Ты ведь не съешь мои ириски?

Настал черед бросать землю. Горсть, другая. Я тебя люблю, сказала она ему, пытаясь не думать о том, что безжалостный звук сыплющихся комьев похож на треск шрапнели или шум внезапного дождя. Любила.

Слезы застилали глаза. Она больше ничего не видела. Земляной холмик рос. Скоро, может быть, даже к ночи, пойдет снег. Он укроет ее труды погребальной пеленой, белой, безупречно-чистой. А когда придет весна, снег растает, протечет сквозь почву и перенесет дух Матиаса к реке, к Джелю. И тогда Матиас наконец вернется к своему богу.

– Отвезешь сани к палатке? – обратилась Нина к Адрику. Она еще не все сказала, но оставшиеся слова предназначались только Матиасу.

Адрик кивнул и посмотрел на темнеющее небо.

– Только не задерживайся. Надвигается буря.

Вот и хорошо, подумала Нина. Поскорее бы. Снег скроет нашу работу.

Она опустилась на холодную землю, слушая, как затихает вдали цокот копыт лошади Адрика. Журчала река, с берега ползла сырость, которую Нина ощущала даже сквозь плотную шерстяную ткань юбки. Вода слышит и понимает. Лед не прощает. Фьерданские слова. Слова Джеля.

– Матиас, – прошептала она, затем откашлялась и попробовала снова. – Матиас, – произнесла уже громче. Надо, чтобы он ее услышал. Ей необходимо было поверить, что это возможно. – Святые, я не хочу оставлять тебя здесь. Не хочу с тобой расставаться. – Нет. Погибший солдат заслуживал иной надгробной речи. У нее получится. Она найдет для него слова. Нина сделала долгий, прерывистый вдох. – Матиас Хельвар был воином и героем. Провел год в самой страшной тюрьме на свете за преступление, которого не совершал. Простил мое предательство. Сражался бок о бок со мной. Мог выбрать свободу, но покинул не меня, а единственную страну, которую любил. За это его сочли изменником. Но изменником Матиас не был. Он верил, что его родину ждет лучшая доля. Он жил и умер с честью. – Голос Нины сорвался, но она заставила себя продолжить. Закончить достойно. Отдать дань уважения. – Матиас не всегда был добр, но у него было доброе сердце. Большое, сильное сердце, которое могло биться еще долгие годы.

Маленькая красноперая птичка, отпусти меня.

Нина вытерла слезы. Половину долга она заплатила – привезла Матиаса на родину. Для этой минуты чего-то не хватало – колокольного звона, церковного гимна, знака, что пора прощаться навсегда.

Но это еще не все, любимая.

– Ну да, куда же без твоего чувства долга, – с горечью усмехнулась она.

Голоса в голове шептали все громче. Нина не хотела их слышать. Не сейчас, не здесь.

Слушай, Нина, слушай.

Как бы она ни противилась, но игнорировать их – голоса мертвых, взывающие к ней с улиц, с горных склонов, из-подо льда, – более не могла. Голоса принадлежали женщинам, девушкам, чьи сердца разрывались от боли. Что-то страшное произошло с ними там, на холме.

Помоги нам, кричали они. Услышь нас наконец.