Прибыв на место, мы должны были входить порознь, в это время оркестр играл традиционную приветственную мелодию, а наши хозяева дружно и шумно хлопали в ладоши. Большой зал выглядел впечатляюще с его стенами, увешанными массивными позолоченными картинными рамами, заключавшими в себе разорванные портреты. В старое время это были изображения местных знаменитостей и помещиков, к тому же один в конце комнаты, из которого был вырван двуглавый орел, явно принадлежал самому царю. Однако прежние обитатели были вырваны из рам в первые дни революции и заменены на популярных героев новой демократии – Ленина, Троцкого, Чичерина, Луначарского, Зиновьева и Дзержинского. Последние, в свою очередь, сейчас были изорваны в клочья и свисали из рамок унылыми полосками после того, как были изрезаны штыками взбешенных белых солдат либо сегодняшним же утром были использованы в качестве мишеней при тренировочной стрельбе из пистолета. Кто-то из своей винтовки умело выбил Ленину глаза.

В конце зала находилась концертная площадка, а остальное пространство было занято двумя длинными столами, завершавшимися приставным столом, за которым сидели почетные гости. Сыгравший для нас приветствие оркестр лишь сорок восемь часов назад играл для большевистских руководителей, а развлекавшие нас артисты занимались тем же самым. Среди них была очень привлекательная польская дама, которая, как мне сказали, была очень хорошо известна в Москве и помимо того, что исключительно приятно пела, еще и насвистывала под свой же аккомпанемент на фортепьяно. Там был также и великолепный тенор, а также два скрипача, которым не стыдно было бы играть и для избранной лондонской публики.

Однако самой волнующей частью этого вечера был восторг наших хозяев и их радость оттого, что они освободились от власти красных. Здесь присутствовали многие члены самых известных в России семей. Старые генералы откопали свои полинявшие мундиры и повесили эмблемы, ордена и эполеты, которые со времени революции тщательно прятались. Были извлечены драгоценности и платья трех-, четырех– и даже пятилетней давности, и образованные и привлекательные женщины, перенесшие страшные потери и трудности, вновь окунулись в наслаждение смены нарядов. Большинство из них последние восемнадцать месяцев провели в бегах, работая горничными или служанками в собственных домах, чтобы избежать внимания вездесущей Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, которая столь рьяно выслеживала сторонников старого режима, фабриковала против них фальшивые обвинения и беспощадно приговаривала к тюремному заключению либо смерти.

Они делали все, что могли, чтобы показать свою признательность любому, кто хоть в какой-то степени помог их освобождению, и примерно в 11 часов ночи столы были убраны и начались танцы, и лишь в час ночи я ушел оттуда вместе с двумя офицерами из штаба генерала Гаймана. Однако наша машина не завелась, и мы пошли пешком вниз по склону к станции, когда с грохотом и звоном колокольчиков мимо нас пронеслась какая-то машина. Полтавские пожарные машины были такие же, как и большинство других, хотя и немного старомодные, но русские пожарные в их латунных шлемах, похоже, были более склонны использовать эту возможность для поиска собственности других людей, надеясь поделить добычу, оставшуюся от пожара. Это было совсем не по душе несчастным домовладельцам, и разгорались ожесточенные споры, слышались крики, пока пожар, начавшийся в еврейском квартале вскоре после прибытия туда кавказской кавалерии Топоркова, не догорел сам по себе.

Я решил держаться подальше от этого конфликта и пошел к станции один. Выходя из ворот, выглядя очень свежо и изысканно, я заметил женщину, поставлявшую провизию в столовую к Гайману, которая, как я обнаружил, только что была на овощном рынке, где купила овощи, хлеб и яйца, чтобы пополнить запасы на поезде. Полагая, что ложиться спать уже слишком поздно, я предложил ей свою помощь и счел для себя обязательным забрать добрую толику продуктов для нашей собственной столовой.

Я вернулся в свой вагон, и меня вызвали в поезд Гаймана. Там все еще бодрствовали два или три кубанских офицера, и меня усадили за стол, на котором были вкрутую сваренные яйца, редиска и водка – и это в 6 часов жаркого летнего утра, после трех самых захватывающих дней, какие только можно себе вообразить! Я устал как собака, но вся атмосфера была так полна новизны, пафоса, приключений и всех прочих ощущений, из-за которых стоит жить, что я решил не идти спать, иначе упустил бы еще более захватывающие впечатления. Вскоре после этого я прилег на несколько часов, помня, что в час дня нам надо ехать на смотр войск и награждение Холменом британскими медалями офицеров и солдат, рекомендованных к поощрению за выдающуюся службу во время боевых действий.

Все происходило перед огромной толпой на парадном плацу и, конечно, сопровождалось обычным торжественным благодарственным молебном на открытом воздухе. Восторг перед Холменом был столь велик, что он был удостоен огромного, но неудобного комплимента – его три раза подбросили вверх и поймали образовавшие группу несколько молодых мускулистых казачьих офицеров.

Мы вернулись в поезд совершенно измотанными. Похоже, в Полтаве больше делать было нечего, так что вся наша компания, лошади, повозки и т. д. были собраны и усажены на поезд. С докладом из Харькова прибыл Линг с переводчиком, и, попрощавшись, мы разошлись по купе и решили оставаться в них до того, как паровоз, тянувший до Харькова бронепоезд, к которому мы были прицеплены, тронется с места.

Холмен не хотел тратить много времени на Харьков и управился с официальными визитами к генералу Май-Маевскому и генералу Беляеву. Я много слышал о Май-Маевском, но он оказался даже лучше, чем его описывали. Если б на нем не было мундира, его можно было бы принять за красноносого комедианта из провинциального английского театра. Он был совершенно кругл, полнощеким, а нос – в форме луковицы, но имел репутацию хорошего офицера, хотя и жутко пил, и его запои были скандальными.

Мы также посетили место резни, устроенной большевиками перед оставлением города. Огромное число мужчин и женщин было расстреляно и похоронено в общей могиле, и нам были представлены приводящие в ужас фотографии.

Я позволил себе посетить железнодорожные мастерские, которые отчаянно нуждались во многих важнейших вещах, а потом, прогуливаясь по городу, обнаружил отличное венгерское токайское вино, которое осталось после красных, и сумел очень дешево купить несколько бутылок. Однако все мы теперь очень хотели попасть на другой фронт, потому что генерал стал понимать, что существующая система связи страдает дефектами, и захотел реорганизовать всю миссию на более практичной основе.

Из Харькова он поехал прямо в Екатеринодар, оставив меня по пути в Ростове, откуда я вернулся в Новочеркасск. Он обещал забрать меня через несколько дней на обратном пути, чтобы посетить Донскую армию и сравнить ее с тем, что мы только что видели в Добровольческой армии.

Он уже принял решение запросить больше офицеров из Англии и избавиться от всех уже ненужных в Южной России.

Вернувшись в Новочеркасск, я узнал, что новые батареи ушли на фронт, а снаряжение поступает более удовлетворительно. Сержант-инструктор, правда, умер от холеры, но Ангус Кемпбелл успешно справился с приступом тифа и отправился на базу на пути в Англию. Донская армия все еще упрямо наступала на Лиски и в северном направлении, а в Новочеркасск прибывали всевозможные поставки, хотя эти материалы распределялись по войскам очень медленно.