в столярку никогда не заглядывало, а потому там спасались и сбежавшие от уроков, и те, кому требовалось проспаться после ночной попойки. И я решил, что места для изготовления гектографа лучше нигде не найти — благо, что в столярке постоянно топилась печь (клей следовало всегда поддерживать в жидком состоянии).

Если варить массу в столярке было удобно, то печатать — рискованно. Ведь это, как-никак, подпольная типография, которую могли накрыть и представители начальства, и выследить всякого рода соглядатаи. На выручку пришло мое старое увлечение: делать бумажные фонарики из цветной бумаги к праздникам. Мне, как «фонарному королю», были вверены ключи от кладовки в третьем этаже нашего семинарского здания, а она как раз приходилась над алтарем домовой церкви. Уйдешь туда, запрешься изнутри на ключ и делай, что хочешь.

В кладовку складывалась всякая церковная рухлядь и пасхальная мишура, старые фонарики, вензеля, бумажные цветы. Бывало, заберешься туда в великий пост и работаешь. Слышишь при этом, как под тобой в алтаре поп благостным голосом взывает: «Господи, владыко живота моего…», а ты сдираешь с гектографа свежий оттиск и говоришь: «Вот тебе, господи, владыко живота моего!» А на оттиске — слова, от которых господу богу впору только рожу скривить.

Отпечатав, следовало листы сфальцевать, превратить их в тетради и сшить. Для этого приходилось опять прятать бумагу под пальто и тащить через весь город до своей квартиры и там уж завершать рождение журнала.

Однажды чуть не случилась неприятность. Жил я тогда на квартире у бывшего учителя семинарии, который при мне служил уже советником губернского правления. Там же квартировал другой бывший семинарский преподаватель, оставивший службу по старости, К. И. Любимов, которого семинаристы звали просто Костенькой за его некоторую простоватость в характере и очень недалекий ум. Хозяин и его квартирант, превратившийся в домоуправителя, — оба холостяки — жили в верхнем этаже, а в полуподвале обитала старая глуховатая кухарка. Места в доме оставалось еще много, и хозяин каждый год приглашал на квартиру кого-либо из семинаристов жить в полуподвале. А там было сухо, тепло и довольно уютно. Плата за квартиру с хлебами всего пять рублей в месяц. Разве это не клад для семинариста? И вот на последнем курсе семинарии я оказался таким счастливчиком.

Мой хозяин, Захарий Михайлович Благонравов, состоя советником губернского правления, одновременно исполнял обязанности редактора официальной газеты «Пермские губернские ведомости», а Костенька тоже редактировал, только в еженедельнике «Пермские епархиальные ведомости». И вот третьим редактором в этой компании оказался я.

Как-то я притащил отпечатанные листы в свою комнатушку, преспокойно разложил на кровати — пусть сушатся! А у одной из стен комнатушки стояли полки с разложенными на них обменными комплектами «Епархиальных ведомостей». Иногда я просматривал эту макулатуру, среди которой, однако, попадали интересные исторические и этнографические статьи и заметки. Хозяином полок был Костенька. И не подумал я, что он может в любую минуту спуститься в мой полуподвал.

А он возьми да и приди как раз в это неподходящее время, увидел все и давай орать на меня: «Вы забываетесь, у кого живете! Убрать немедленно!..» Пришлось, конечно, в самом срочном порядке запихивать свое добро под рубашку, надевать пальто и тащить в надалтарную кладовку семинарии.

Не скрою, перепугался я тогда здорово. Но, по счастью, дело обошлось, я отделался лишь испугом. И стали опять мирно жить под одной кровлей три редактора! Теперь для сушки листов я стал пользоваться спальнями семинарского общежития: листы раскладывались по кроватям, а сочувствовавшие товарищи становились на стражу, чтобы вовремя предупредить о приближении начальства.

Первый номер «Наших дум» вышел 25 февраля 1908 года — на 14 страницах, второй — 13 марта на 24 страницах, третий — 22 марта на 26 страницах и последний, четвертый, — 10 мая на 30 страницах.

Нашей задачей было помочь учащемуся «середняку» ориентироваться в окружающей действительности, заинтересовать его серьезными вопросами и помогать учиться и жить.

Содержание журнала можно разбить на четыре отдела.

Первый — о быте учащейся молодежи. В статьях и заметках журнала вскрывались неприглядные стороны нашего быта.

Второй отдел посвящался педагогам. Здесь печатались горестные строки о смерти любимого учителя женской гимназии Станислава Ивановича Банеля, похвальные слова о семинарских учителях: В. Я. Струминском (потом был членом Академии педагогических наук), его друге А. А. Дроздове, о большом правдолюбе Губкинском. С другой стороны, был заклеймен семинарский учитель В. А. Фаминский (прозвище «Химера»), на совести которого лежало множество загубленных семинарских жизней.

Третий отдел был отдан вопросам учебной и внешкольной жизни.

Нередкие в то время случаи самоубийства учащихся на почве разочарования и общей расхлябанности заставили журнал выступить с резкой протестующей статьей. Автор ее — Ярос (это был Соря Первушин) правильно объяснил упадок интереса к жизни наступившей в России реакцией и говорил о необходимости бороться за политическую свободу — только она приведет к лучшей жизни!

Четвертый отдел — хроника учебной жизни.

Иллюстраций было мало — портреты педагогов, иногда рисунки к тексту и, конечно, на обложке.

Так, на обложке 4-го номера представлена сцена: вдали над зданием «свободной школы» всходит огромное солнце. Толпа учащейся молодежи радостно рвется к этому зданию, но ее не пускают туда ряды городовых и жандармов, педагоги в чиновничьих мундирах, поп с крестом.

Сотрудничали в журнале, кроме Сори, Лели и меня, немногие. Часто писал ученик 3-го класса семинарии Леонид Агафонов (псевдоним — Л. Волин). С виду он чем-то напоминал писателя Леонида Андреева. По окончании 4-го класса Леонид поступил на юридический факультет Варшавского университета.

Одну статью — «Как я сделался атеистом» написал также наш семинарист Леонид Попов — сын бывшего учителя сельской школы, а потом дьякона из села Антоновского Ирбитского уезда. Учиться он не спешил, но зато много занимался самообразованием и рисованием. Его перу принадлежат почти все рисунки в журнале, кроме карикатуры «Находка» и заставки второго номера, которые делались мной.

Уверен, что тогда мы поработали не зря: все-таки наш журнал имел какое-то воспитательное значение для пермской молодежи. Поэтому-то и радостно вспоминать теперь это прошлое и дорогих соратников по нашему общему делу.

В моем собрании хранится два экземпляра «Наших дум». Знаю, что еще один экземпляр имелся в собрании пермского профессора П. С. Богословского, окончившего семинарию годом позже меня.

Слышал я также, что в те годы кто-то из петербуржцев или москвичей собирал ученические журналы в коллекцию. Кто знает, может быть, и в ней имелись «Наши думы» и потом вместе с другими поступили на хранение в какое-либо государственное хранилище.

ПЕРВЫЕ ШАГИ

В наше время выпуск рукописных журналов при школах, клубах, краеведческих кружках, библиотеках и им подобных местах стал довольно обычным делом. Страницы таких журналов — хорошая школа для будущих литераторов, журналистов. Да только