Она помотала головой.

— Может, побросаем шары?

— Нет, спасибо.

— Может, прокатимся на колесе обозрения?

Она оглядела колесо обозрения. Колесо было небольшое, прямо сказать, миниатюрное, к тому же довольно ржавое. Ребекка кивнула. Колесо обозрения снискало ее одобрение.

Человек, продававший билеты, сам же их и проверял. Мы были единственными, кто решил прокатиться на этом колесе. Когда мы очутились на самом верху, колесо остановилось. Ребекка спросила:

— О чем ты думаешь?

— О пятидесяти тысячах долларов, — ответил я.

— О каких еще пятидесяти тысячах долларов?

— Ну, о тех деньгах, которые я на следующей неделе должен выплатить «Американ Экспресс».

— Как тебе удалось выбить такой кредит?

Она, похоже, считала это каким-то крупным достижением.

— Очень просто. Если однажды у людей возникнет иллюзия, что ты кредитоспособен, их уже очень трудно переубедить, для этого придется очень сильно постараться.

Когда колесо обозрения снова поехало, Ребекка спросила:

— А ты из тех, кто не боится целоваться?

— Счастье, — провозгласила моя жена в тот день, когда привезли те злополучные книжные стеллажи, — это не смягчающее обстоятельство.

— Ты ошибаешься, — ответил я, — счастье — очень даже смягчающее обстоятельство. Или, вернее, счастье — это все смягчающие обстоятельства, вместе взятые. Если ты представляешь себе это иначе, то ты просто нереалистически смотришь на мир и вообще на жизнь. Кстати, что ты имела в виду, сказав, будто мужчин нужно превозносить до небес, потому что иначе они якобы не могут трахаться?

Жена остановилась перед витриной антикварной лавки.

— А то, что ты превратил меня в домашнее животное, вот что. И все потому, что я не расхваливала тебя до небес. Я превратилась в простое домашнее животное, живущее при смягчающих обстоятельствах.

— Как это так, в домашнее животное? У тебя ведь есть любимая работа, во всяком случае, это та работа, которой ты всегда хотела заниматься. У тебя, по нью-йоркским понятиям, уютная квартира, открытый камин… У тебя, черт побери, есть открытый камин! Ты каждый день ходишь в кафе или в ресторан, ты можешь купить себе сколько угодно шмоток, ты можешь позволить себе, если захочешь, любую поездку.

— Черт побери, Роберт, — перебила она меня, — неужели ты меня не понимаешь? Ты такой тупой? Ты так плохо понимаешь людей? Мне не деньги твои нужны, а эмоции.

На этот раз я остановился.

— Тебе нужны эмоции? Так читай любовные романы — и получишь эмоции.

Она ущипнула меня за руку повыше локтя.

— Знаешь, о чем я жалею, Роберт? О том, что Бог дал тебе мозги. На самом деле они тебе ни к чему, ведь ты полностью сосредоточен на своем члене.

В том месте, где она меня ущипнула, наливался синяк.

— Какая же ты жестокая, — сказал я, — а еще, называется, психотерапевт!

— С тобой кто угодно станет жестоким. Твои слова провоцируют жестокость. И знаешь почему? Потому что ты отмежевался от своих слов. Людям кажется, что за твоими словами прячется живой человек, но это всего лишь иллюзия. За твоими словами — черная дыра. И когда однажды это поймешь, то действительно станешь жестокой.

Колесо обозрения сделало еще один круг. Мы опять повисли на самом верху.

— Ребекка, ты думаешь, что мы… тебе не кажется, что то, что сейчас происходит с нами, — это смягчающие обстоятельства?

Мы смотрели на очертания отелей вдали, на казино, на набережную, на бредущих по ней пешеходов.

— Бывают еще и не такие смягчающие обстоятельства, — ответила она, вытащила ногу из правой туфли и сбросила туфлю вниз. Потом скинула туфлю и с левой ноги тоже. — Они дырявые. Давно пора было их выбросить.

Колесо обозрения снова медленно поехало. Я смотрел в одну точку. Я не выношу сентиментальности, поэтому старался подобрать слова, которые уместны по отношению к человеку, который только что скинул с колеса обозрения свою обувь.

Подходящих слов я не нашел, и поэтому мы начали целоваться. Вначале осторожно, потом уже не слишком осторожно, словно поцелуями хотели стряхнуть с себя разочарование; мы делали это очень энергично — так трут унитазы, которые настолько давно никто не мыл, что коричневый налет крепко въелся в фарфор.

Мы сошли с колеса обозрения и зашагали по мокрому бульвару — Ребекка шлепала в одних колготках, босиком.

— Ну как ты? — спросил я.

— Ничего, я привыкла, — ответила она.

* * *

В спортивном магазине, где мы мерили обувь, Ребекка вдруг сказала:

— Вообще они симпатичные.

— Кто?

— Мои родители.

— Я думал, ты это о продавцах.

— Да они тоже симпатичные.

— Симпатичные родители — это хорошо. Как трогательно, что твоя мать, умирая, все же решила послать мне эти витаминные таблетки.

— Она узнала, что я собираюсь тебя навестить, и сказала: «В последний раз, когда я его видела по телевизору, он плохо выглядел, у него был такой бледный и нездоровый вид, — на вот, захвати для него». Моя мама и вправду бывает очень доброй, но сама она выглядит крайне бледной и нездоровой.

В Европе сейчас четверть двенадцатого ночи. По всей вероятности, моя жена уже готовится ко сну в своей гостинице в Базеле. Возможно, она еще немного почитает или попытается дозвониться в Нью-Йорк, узнать, дома ли я. А может, она со своими базельскими друзьями ходила ужинать в какой-нибудь ресторан и сейчас, слегка под хмельком, возвращается в гостиницу. Должно быть, перед сном она захочет еще принять ванну, чтобы расслабиться.

Через несколько дней после того, как я встретил свою будущую жену и ее мать в обувном магазине, она мне позвонила. Это был ее первый звонок мне.

— После твоего ухода ночной магазин уже совсем не тот.

Она не представилась, но это было, в общем-то, ни к чему. Мне не так уж часто звонили.

— Правда? Я не знаю. Я туда больше не заходил.

— Поссорился с хозяином?

— Да нет, но порой я исчезаю на минутку, а порой навсегда.

— Чем ты сейчас занимаешься?

Я замялся.

— Да так, всякое-разное.

— И очень ты этим всяким-разным занят?

— Нет, всяким-разным никогда не бываешь чересчур занят.

— Я подумала, может, мы как-нибудь встретимся?

— Чтобы продолжить курс лечения?

— Если хочешь, назови это так.

Мы договорились встретиться в магазине деликатесов. Закупить продуктов, чтобы потом вместе что-нибудь приготовить. Она считала, что готовка пойдет мне на пользу. Сам я никогда ничего не готовил, поэтому действительно не исключалась возможность, что это пойдет мне на пользу.