Сорокадвухлетняя Кэтрин Кифер впервые познакомилась с этой культурой, когда переехала в Область залива Сан-Франциско[22]и получила работу в сфере, в которой трудятся практически все женщины хай-тека, – «розовом гетто» маркетинга. Вначале ей казалось, что она находится в самом центре какого-то завораживающего мира. Ей понравились столы для пинг-понга, многочисленные кафе и удобное бытовое обслуживание, от которого невозможно отказаться. Она и не отказывалась. «А потом появились дети», – говорит Кэтрин. Она обнаружила, что это не так-то просто – уходить домой в полшестого вечера, как делала Сэндберг. Босс – трудоголик, все вокруг трудоголики, ты не успеваешь выйти за дверь, как появляются новые проекты. Ей казалось, работе не будет конца. Муж Кэтрин работал в стартапе и редко когда уходил домой раньше двух часов ночи. Все это позволило ей сделать вывод, что этот увлекательный мир хай-тека совсем несовместим с нормальной семьей.

«Я просто устала», – говорит она.

Когда я познакомилась с Кифер, она, как и многие другие матери, которых я встретила здесь, ушла из офиса и стала консультантом. Она продолжает выполнять ту же работу для той же компании, но внештатно. Конечно, она зарабатывает меньше, у нее нет бонусов, и ей не предложат повышение по службе{172}.

Я начала осознавать, что моя карьера вполне укладывалась в представления об идеальном работнике. Моя мама – домохозяйка. Единственной ролевой моделью хорошего работника был мой отец – он всегда трудился. Папа допоздна засиживался в университете, вел дополнительные занятия, делал все, чтобы мы, его четыре дочери, ни в чем не нуждались и могли посещать кружки по интересам. Потом он ушел в другой университет – Портлендский, где сделал хорошую карьеру, став в итоге проректором. Мы редко видели его дома, а если и видели, то он всегда был погружен в мысли о работе. Отец всегда был серьезным. Работа казалась мне тяжелым, но важным делом. Поэтому когда я начала работать, то стала делать это в соответствии с его примером. Как-то раз редактор даже напомнил мне, что неплохо было бы вернуться домой еще сегодня. На часах было десять вечера.

После нашей с Томом свадьбы я была не на шутку встревожена мыслью, как умудриться родить и воспитать детей в этом сумасшедшем, ориентированном на работу мире. И все время откладывала рождение ребенка, пока не поняла, что дальше тянуть просто некуда. Когда мне принесли чудесного малыша, мой мир перевернулся: идеальная сотрудница внутри меня теперь отчаянно хотела стать и идеальной мамой.

Когда нашему сыну исполнилось семь недель, я впала в депрессию, потому что понимала, что мы не можем дальше содержать наш небольшой дом в приятном окружении, которое нам так нравилось, если я не выйду на работу. Я зарабатывала больше Тома, и вся семья пользовалась медицинской страховкой, которую обеспечивала компания, где я работала. Нам уже приходилось жить в более дешевом доме с решетками на окнах в ужасном районе, и я совсем не хотела привозить туда детскую коляску. Конечно, мы могли бы перебраться в пригород куда-нибудь подальше, но тогда Тому было бы сложно ездить на работу, и я не хотела, чтобы он превратился в вечно отсутствующего отца. Я беспокоилась, что если надолго оставлю работу, то вряд ли смогу когда-нибудь вернуться в журналистику. Если честно, то я всегда очень хотела быть как успешным профессионалом, так и хорошей матерью. Только не знала как. Теперь я осознаю, что никогда не спрашивала Тома, чего хотел он. Я просто предполагала, что он должен был продолжать работу. Как мой отец.

Когда нашему сыну исполнилось шесть месяцев и мой отпуск по уходу за ним – смесь оплачиваемого декретного отпуска, неоплачиваемого отпуска и больничных – закончился, я почувствовала огромную тягу к работе. Я любила и люблю журналистику. Глядя на счета, я хорошо понимала, что не могу оставаться дома, да и не хочу. Но в то же время я очень хотела больше времени проводить с сыном. Я попросила сокращенный график работы – четыре дня в неделю.

Начальник отказал мне, хотя другая недавно родившая женщина и один коллега предпенсионного возраста работали по четыре дня в неделю.

Я попросила о возможности один день в неделю работать из дома.

Ответ был прежним.

Я перешла с этой работы в Washington Post Metro, чтобы рабочий график позволял мне быть дома к ужину и вечерним сказкам.

Спустя два с половиной года, почти в тридцать девять лет, я родила дочку. Я провела большую часть декретного отпуска в работе сразу над двумя проектами, а ребенок привык спокойно спать в рюкзаке для переноски детей. Когда я попросила новое руководство разрешить мне четырехдневную рабочую неделю, один из боссов заметил, что я «могу разрушить свою карьеру».

«Вы же можете просто пораньше уходить с работы?» – спросил он.

Но я знала, что никогда не смогу. Это не то, как может поступать идеальный работник в мире, требующем сверхдостижений. Не люблю в этом признаваться, но мой внутренний трудоголик требовал особого разрешения, чтобы остановиться. Мне повезло работать с разными хорошими руководителями, и мужчинами, и женщинами. Одна замечательная дама-редактор однажды сказала мне: «Мне неважно, где и как вы работаете. Важно, чтобы вы всегда сдавали статьи вовремя». Я вдвойне старалась при работе с ней. Но были и другие – те, которые считали, что частичная занятость делала меня менее продуктивной, а следовательно, и менее востребованной в профессии. После того как я написала серию замечательных статей, за которые можно было бы получить журналистскую награду, один из моих руководителей едко спросил: «Она это успела сделать за четыре дня, которые есть в ее рабочей неделе?» Но когда пришло время очередной аттестации, еще один менеджер стал тщательно сравнивать мои результаты с результатами других коллег, которые работали полный рабочий день. Буквально по строчке, по буквам. Конечно, я проиграла им по формальным результатам.

И все равно я любила свой «мамин понедельник», как дети его назвали. Шесть лет я по понедельникам оставалась работать дома. Не могу описать, насколько счастливым для меня было это время: я могла больше видеть детей и работала увлеченно, желая отблагодарить редакторов, разрешивших такой график. Я отвечала на звонки во время смены памперсов и ломала собственный выходной ради срочных новостей или «горящей» сдачи очередной статьи. Я испытывала странную гордость, когда во время прогулок на детской площадке рассказывала мамам, бросившим работу ради детей, что я работала все-таки не весь день. Это то же, что сказать: «Видите, я тоже решила, что дети важнее карьеры!» Конечно, я наблюдала, как мои коллеги и муж ездили в заграничные командировки, подписывали контракты на издание книг и выигрывали конкурсы. В мире новостных изданий стереотип идеального работника распространен, как, наверное, нигде больше, поэтому я чувствовала, что, хотя и остаюсь в любимой профессии, у меня все происходит медленно и без особых событий.