— Наконец, каковы Ваши творческие планы? Весной Вы говорили, что пишете новую пьесу и рассказы для книги «Советское детство». Можно поподробнее?

— Новую пьесу «В ожидании сердца» я написал и прочту ее публике 2 ноября в театральном центре «Вишневый сад». Рассказы из цикла «Советское детство» пишутся и вскоре выйдут отдельной книгой. Кроме того, я готовлю новую редакцию романа «Любовь в эпоху перемен» для 8 тома 12-томного собрания сочинений, которое выходит в ACT. Кроме того, издательский дом «Аргументы недели» выпускает новый сборник моих эссе о писательстве, который будет называться «Селфи с музой».

— В предисловии к «Веселой жизни…» говорится, что «после бурного празднования моего 60-летия я был засахарен величальной патокой и ослаблен алкоголем». А Вы уже запланировали какие-то методы детокса (прежде всего творческого и душевного!) на ближайшее время после 65-летия?

— Лучше карловарской минеральной воды пока еще ничего не придумали… Помогает также русская баня с хорошим травяным чаем.

Беседовала Мария Раевская

«Вечерняя Москва», ноябрь 2019 г.

1. Какое произведение вы считаете своим magnum opus?

— Я полагаю, это «Гипсовый трубач», но читатели, по моим наблюдениям, считают таковым «Козленка в молоке». Количество переизданий (около тридцати), инсценировки, экранизация и частота цитирования говорят в пользу «Козленка».

2. Есть ли какие-то особенные писательские планы, которые еще не успели реализоваться?

— Есть: книга о Николае Лескове и сборник рассказов о советском детстве.

3. Как вы относитесь к экранизациям своих произведений? Обижает ли вас, когда режиссер позволяет себе слишком много вольностей?

— На режиссеров не обижаюсь, режиссер в запуске — это стихия, а на стихийные бедствия обижаться бесполезно. Автор от экранизации выигрывает в любом случае. Если удалась, зритель думает: надо почитать, вдруг первоисточник еще лучше фильма. Если не удалась, зритель думает: первоисточник-то уж точно лучше, чем кино. И идет в магазин.

4. Какая, на ваш взгляд, самая удачная экранизация в истории кинематографа?

— «Собачье сердце» Булгакова — Бортко.

5. Кого из ваших героев вы считаете наиболее удачным?

— Если в смысле художественности, то, наверное, это Башмаков из романа «Замыслил я побег…» и Витек Акашин из «Козленка».

6. Вы пишете пьесы, художественную и документальную прозу, стихи. Какая форма вам ближе?

— Близки все формы, которыми я владею. Дело в том, что род и жанр произведения определяются материалом и внутренней задачей автора. Сюжет пьесы редко можно развить, скажем, в роман и наоборот. Понимаете, даме в бальном платье вы вряд ли предложите станцевать «канкан».

7. Как вы оцениваете состояние современной российской поэзии?

— В конце 1990-х я предложил издательству «Олма-Пресс» проект антологии русской поэзии XX века, составленной объективно, без политических и эстетических пристрастий — по образцу знаменитой антологии Ежова и Шамурина 1920-х. И читатель увидел совершенно иную, отличающуюся от привычной, картину отечественного Парнаса. С тех пор сборник выдержал несколько изданий. По недоразумению его называют «антологией Кострова и Красникова». Хотя они всего-навсего были приглашены мной для работы над разделами сборника, а потом каким-то странным образом были названы в выходных данных «составителями», а я — автор и организатор проекта — оказался всего лишь «членом редколлегии». Так бывает…

Хороших, тонких поэтов сейчас немало, но они прозябают в тени небольшой группы стихотворцев, не столь талантливых, сколь продвинутых в пиар-технологиях. Если ACT предложит мне составить антологию русской поэзии конца XX — начала XXI веков, я уверен: читатели благодарно удивятся богатой поэтической реальности современной России.

8. Кого бы вы выделили из современной российской прозы?

— Пожалуй, Владислава Артемьева. «Букер», «Большая книга», «Ясная Поляна» — это, честное слово, какая-то скукопись и нехудожественная самодеятельность.

9. Какую книгу вы бы порекомендовали прочесть каждому?

— Басни Крылова в полном объеме. Очень поучительно.

10. Чем бы вы занимались, если бы в мире не существовало литературы?

— Стал бы изобретателем изящной словесности.

Вопросы задала Мария Андрюшина

Сайт ACT, ноябрь 2019 г.

— Юрий Михайлович, Вы — известный писатель, драматург, до недавнего времени — главный редактор «Литературной Газеты». Вот, пожалуй, три темы, которые хотелось бы сегодня обсудить с Вами. Вы как-то сказали, что после 1991 г. в России образовалась «двухобщинная литература». Поясните, пожалуйста, читателю, что это значит и каким образом «двухобщинность» влияет на литературный процесс.

— Тема щекотливая. Проще всего объявить, что наша литература разделилась по национальному признаку: русские и нерусские, чаще, евреи. Но все гораздо сложнее. Представителей переходных и гибридных форм, а также профессиональных перебежчиков туда, где сейчас лучше, я опускаю. Первая община, назовем ее по старинке «почвеннической», многочисленная, но малозаметная в информационном пространстве. Она продолжает считать литературное дело частью общенародной жизни, готова служить разумному государству и нести ответственность за сказанное и написанное слово. В этой общине есть свои «фракции». Одни пренебрегают советским опытом, как чуждым, делая исключение для гигантов, вроде Шолохова, Леонова, Твардовского… Другие, напротив, считают, что именно под «серпом и молотом» родная словесность достигла горних высот. Я убежден: писатель, не испытывающий зависимости от самочувствия своего народа, страны, не связывающий с ними свою человеческую, а также творческую судьбу, это не писатель в нашем, русском понимании слова. Это представитель какого-то иного вида филологической деятельности. Тот, кто не знает этой болезненной связи с почвой, даже «присухи», и тем не менее посвятил себя словесному творчеству, отличается от настоящего писателя, примерно так же, как кик-боксер от купца Калашникова.

Вторая община, назовем ее «интертекстуальной», не такая уж и многочисленная — особенно в провинции. Сложив «длинные списки» «Букера», «Большой книги», «Национального бестселлера» и «Носа», добавив сотню сетевых самописцев, вы получите почти полный состав общины отечественных «интертекстуалов». Зато они почти монопольно владеют информационным пространством и премиальным тотализатором. Авторы, принадлежащие к этой общине, а среди них есть и талантливые, воспринимают творчество как сугубо личное дело: что-то среднее между мелким семейным бизнесом и альковными изысками, о чем охотно болтают в Сети. Им тоже дорого наше Отечество, но не земное, реальное, а вербальное, так сказать, русская «словосфера». Они Пушкину за талант прощают даже «Клеветников России». В них есть что-то от пассажиров круизного лайнера, даже не подозревающих, что есть еще и кочегарка с чумазыми матросами. Да и куда идет судно, им тоже, в сущности, безразлично, главное — при крушении не утонуть вместе с этим гигантским корытом.