— Ну вот, короче: в тот четверг Лохматый привез меня домой на своей «манте». Когда мы ехали по мосту, там стояла машина, фургон. Я еще удивилась, чего это он стоит на мосту. Потом мы с Лохматым еще… ну, короче, того… И тут вдруг как грохнет! Я сразу выперла Лохматого, потому что подумала: сейчас выйдет отец. Мои предки Лохматого терпеть не могут, потому что он уже, считай, женат. А я его люблю. Ну, короче, не важно. В общем, я видела, как фургон отъезжал.

Я отдал ей скомканную банкноту.

— А как он выглядел, этот фургон?

— Да как-то странно. У нас тут такие не ездят. Больше я ничего не знаю. У него, кстати, не горели фары.

В дверях вокзального ресторана появилась ее мать.

— Дина! Сейчас же иди сюда! Отстань от человека!

— Да иду, иду! — Дина с вызывающей неторопливостью пошла обратно.

Жалость и любопытство заставили меня взглянуть на бедолагу, который мучился с этой женой и с этой дочкой. Я увидел на кухне маленького, тощего, потного человечка, орудовавшего кастрюлями, мисками и сковородками. Он, наверное, уже не раз пытался покончить с собой с помощью своего газового пистолета.

— Не делайте этого! Они этого не стоят.

На обратном пути я невольно высматривал «странные» фургоны, которые «тут не ездят». Но я не видел вообще никаких фургонов, дорога была по-воскресному пуста. Если то, что рассказала Дина, правда, то, получается, что полицейский протокол — далеко не исчерпывающая картина гибели Мишке.

Когда мы вечером встретились в «Баденских винных подвалах», Филипп сообщил мне, что у Мишке была четвертая группа крови. Значит, пятно на боку машины — не его кровь. И что из этого следует?

Филипп с аппетитом ел свою кровяную колбасу и рассказывал мне о пряниках в форме сердца, об операциях по пересадке сердца и о своей новой подружке, которая выбривает волосы на лобке в виде сердечка.

Вчерашнее воскресенье я провел, занимаясь делом, на которое у меня нет заказчика. Для частного детектива это принципиально недопустимо.

Глядя сквозь тонированное стекло на Аугустен-анлаге, я дал себе слово отсчитать десять машин и решить наконец, как быть дальше. Десятой машиной был «фольксваген-жук». Я протиснулся за свой письменный стол, чтобы написать итоговый отчет для Юдит Бухендорфф. Конец должен иметь свою законную форму. Порядок есть порядок.

Я взял блокнот и карандаш и набросал основные тезисы. Что говорит против несчастного случая? С одной стороны, то, что мне рассказала Юдит, с другой — два громких удара, которые слышала мать Дины, и главное — рассказ самой Дины. Загадочный фургон был настолько острым фактом, что если бы я продолжил расследование, то первым делом принялся бы активно искать этот фургон и его водителя. Имел ли РХЗ какое-нибудь отношение к этому делу? Мишке, с какой бы то ни было целью, упорно собирал на него досье, и вполне вероятно, что это и есть тот «большой завод», на который работал Фред. Может, он и Мишке избил на Солдатском кладбище по поручению руководства завода? Потом у меня были еще следы крови на правом боку кабриолета Мишке. И наконец, стойкое чувство, что что-то тут не так, и разные обрывочные мысли последних дней. Юдит, Мишке и отвергнутый соперник? Еще одно внедрение Мишке в систему и убийство из мести? Или дорожно-транспортное происшествие с участием фургона, водитель которого скрылся с места трагедии? Я подумал о двух ударах — может, все-таки авария с участием третьего транспортного средства? А может, самоубийство? Мишке, запутавшись в этой ситуации и уже не видя выхода, покончил с собой?

Мне понадобилось немало времени, чтобы привести все эти наметки и заготовки к единому знаменателю. Почти столько же я просидел над вопросом, выписывать ли Юдит счет и на какую сумму. Я округлил получившееся число до тысячи марок и прибавил налог на добавленную стоимость. Потом, уже напечатав адрес на конверте, приклеив марку, вложив в конверт отчет вместе со счетом, заклеив его и надев плащ, чтобы опустить письмо в ближайший почтовый ящик, я опять сел и налил себе самбуки «с мухами».

Все шло наперекосяк. Мне будет не хватать этого дела, которое увлекло меня так, как это редко со мной случается. Мне будет не хватать Юдит — пора наконец себе в этом признаться.

Опустив письмо в ящик, я вернулся к делу Менке. Я позвонил в Национальный театр и договорился о встрече с заведующим балетной труппой. Потом позвонил в Объединение гейдельбергских страховых компаний и спросил, готовы ли они оплатить мне поездку в США. Два лучших друга и коллеги моего танцора-членовредителя, Йошка и Ханна, получили ангажемент на новый сезон в Питтсбурге (штат Пенсильвания) и уехали туда, а я еще никогда не был в США. Я выяснил, что родители Сергея Менке жили в Таубербишофсхайме. Его отец, капитан, служил там. Мать сказала мне по телефону, чтобы я приезжал к обеду. Капитан Менке всегда обедал дома. Еще я позвонил Филиппу и спросил, известны ли медицине случаи, когда люди сами ломали себе ногу, в частности дверцей машины. Он пообещал предложить эту проблему своей практикантке в качестве темы диссертации.

— Результат через три недели тебя устроит?

— Устроит, — ответил я.

Потом я отправился в Таубербишофсхайм. Времени у меня было достаточно, чтобы не спеша ехать по долине Неккара и выпить кофе в Аморбахе. Перед замком галдели школьники, ожидавшие экскурсии. Интересно, можно ли привить детям чувство прекрасного?

Господин Менке был смелый человек: он построил собственный дом, невзирая на опасность перевода в другой гарнизон. Он встретил меня в форме.

— Входите, господин Зельб. Времени у меня, правда, маловато, скоро нужно опять на службу.

Мы сели в гостиной. Хозяева открыли бутылку «Егермайстера»,[96]но никто не пил.

Сергея звали, собственно, Зигфридом, и он, к большому огорчению матери, еще в шестнадцать лет покинул родительский дом. Между отцом и сыном произошел полный разрыв. Отец не смог простить своему спортивному сыну то, что тот, благодаря фиктивному повреждению позвоночника, отвертелся от службы в бундесвере. Его балетная карьера тоже не нашла одобрения в семье.

— Может, это и к лучшему, что он теперь не сможет танцевать, — сказала мать. — Когда я навещала его в больнице, он опять был такой, как раньше, — мой Зиги.

Я спросил, как у него с тех пор было с финансами. Мне ответили, что у него были какие-то друзья или подруги, которые его поддерживали материально. Тут господин Менке все-таки налил себе «Егермайстера».

— Я бы с удовольствием подкинула ему деньжат, от бабушкиного наследства. Но ты же был против! — с упреком сказала мать. — Это ты всегда давил на него и в конце концов выжил его из дома.

— Оставь, Элла! Господину Зельбу это не интересно. К тому же мне пора на службу. Я провожу вас, господин Зельб.