Раз по десять в день она снова и снова читала документ — брачный контракт, который дал ей Хоу, — и отшвыривала в сторону, так ничего и не поняв.

В этом контракте было сорок пять пунктов.

Ардис сразу отправилась с ним к одному своему знакомому, юристу, у которого была контора в небоскребе Фишера, близ клуба «Пирамида», и юрист сказал ей, что сорок пять пунктов — это совсем немного, что в документе нет ничего необычного и что если его как следует опротестовать, то, наверное, часть пунктов можно изменить. Он объяснил Ардис, что брак заключается не только между двумя людьми, а между двумя людьми и законом, и что третьей стороной в любом брачном контракте является государство, независимо от того, сказано об этом или не сказано. Нет, документ — самый обычный. Некоторые части, возможно, удастся изменить, но в общем контракт вполне выдерживает критику. Со стороны Хоу было бы нелепо жениться, не приняв узаконенных мер предосторожности, сказал юрист, и Ардис не могла с ним не согласиться. И все же интересно, почему в контракте ничего не сказано о разводе, — разве не для этого главным образом он составляется? Чтобы защитить свое достояние от возможного раздела при разводе и от алиментов?

— Гражданское право запрещает упоминание об этом — о разрушении брака, — сказал юрист.

Итак, Ардис вернулась к Элине и сказала: — Все тип-топ. Дело сводится к тому, что ты отказываешься от притязаний на его собственность, а остальные пункты не так уж важны… Они, конечно, важны, да, но не имеют отношения к деньгам. И все же пока ты эту штуку не подписывай.

Когда Марвин вернулся в город, он позвонил Ардис, и они вдвоем встретились за ленчем. Ардис вернулась оттуда красная, очень взволнованная и объявила Элине, что Хоу не только отказался снять этот пункт, но добавил новый: что Элина не должна подвергаться никакому стороннему влиянию — «имея в виду меня, твою мать! Меня!» — кричала она.

Она открыла сумку и швырнула на стол пузырек с таблетками.

Элина посмотрела на пузырек.

— Это что? — спросила она.

— Снотворное! Барбитураты!

Элина пошла в спальню. Мать последовала за ней и включила свет.

— Я сказала ему, что ты очень расстроена… ты такая ранимая… Я сказала ему, что не отвечаю за то, что может с тобой произойти… если ты решишь, что он отвернулся от тебя, что он тебя стыдится…

Элину передернуло.

На другое утро зазвонил телефон, и Ардис ответила лишь на шестой звонок. Она не потрудилась накануне снять грим — до того она была взвинчена и так ей все было противно. Лицо ее горело. Глаза сверкали. Какое-то время она слушала, затем прервала говорившего: — Хорошо, отлично, прекрасно, путешествуйте сколько хотите — она не будет возражать… Она на это согласна… если это поддается пониманию, то да, конечно… она вела такой уединенный образ жизни и… И вот что еще: я вовсе не жажду иметь зятя вашего возраста, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, поэтому я отнюдь не собираюсь навязывать вам свою особу и жить вместе… навязать вам себя в качестве тещи — в нашем-то возрасте!.. Отлично, прекрасно! Представьте себе, у меня есть кое-какие планы относительно собственного будущего, хотите — верьте, хотите — нет! Вы не единственный, кто думает о будущем! Она согласится, чтоб вы путешествовали, чтоб вы не все время проводили дома, да, да, и на все, что с этим связано, но она не согласится на последний пункт и… и я не буду отвечать за то, что может с ней случиться… вы сами можете представить себе, каково это молоденькой девушке, такой девушке, как Элина, которая… которая, кстати сказать… Что? Что? Один год? Один год, а потом?.. Нет. Категорически нет. Это — to же самое. Нет. Я понимаю, что вы не обычный мужчина, — не без издевки заметила Ардис, — я понимаю, судя по тому, что читала о вас, что вы немного эксцентричны, но это неважно, что вы, может, и гений, как принято считать… но… моя дочь не станет рядиться под… Нет, где вы живете, не имеет значения, ничего не изменится, даже если вы будете жить в другом месте. Что? Нет. Я сказала — нет. Она вас действительно любит, и я готова признать, что вы любите ее, да, и уважаете ее, иначе вы никогда не пошли бы на все эти хлопоты… Но вы уважаете ее недостаточно… совсем недостаточно… И… Что?

Она слушала, глядя в пол. А Элина наблюдала за ней. Она никогда еще не видела, чтобы мать была так взволнованна, так хороша. А она действительно была хороша, несмотря на то, что грим у нее был вчерашний и волосы были как следует не расчесаны, а халат то и дело распахивался. Я крикнула себе из дальнего далека — Элина! Можешь ты жить забавы ради и одновременно всерьез? Можешь ты забавы ради проглотить пригоршню таблеток, забавы ради умереть, но умереть так, чтоб уже не встать?

Ардис опустила трубку на рычаг. Она посмотрела на Элину и на ощупь нашла смятую коробку, в которой оставалась одна-единственная сигарета. Глаза ее казались чересчур большими, неестественно большими. Но она улыбнулась Элине сияющей улыбкой, и Элина поняла, что они победили.

— Ты устроена до конца жизни, — сказала она.

Он поцеловал меня и. сказал, что никогда не боялся выглядеть глупо. Никогда не боялся рисковать, не боялся, что люди станут смеяться над ним. Он сказал — Мой секрет состоит в том, что для меня нет невозможного. Я берусь за все.

Я сказала, что вся моя жизнь уйдет на то, чтобы понять его.

А он сказал — Нет, ты не поймешь меня, Элина, — но сказал мягко, потому что любил меня.

И я любила его. Я действительно его любила. Я была его женой и любила его.

11

…Десятифутовый шкаф с острыми резными краями и зеркалом, в котором обесцвеченными искаженными тенями отражались Элина и ее муж; дверцы были инкрустированы золотом и слоновой костью, пахло пылью и старым полиролем.

— Восемнадцатый век, немецкий шкаф, — сказал Марвин. Он прочел это на пожелтевшем ярлыке, прикрепленном к одному из ящиков. — Красивый, Элина, правда?

Элина сочла, что да, красивый. Лицо ее, словно лицо призрака, расплывалось в зеркале. Длинные волосы были уложены тяжелыми косами вокруг головы, так что она сама казалась женщиной из восемнадцатого века, которая застенчиво смотрела на них оттуда, пленница этого строгого и в то же время причудливого шкафа. Рядом со своим лицом Элина видела лицо мужа — оно не расплывалось, а было массивное, тяжелое, голова крепко держалась на плечах.

— Да, он очень красивый, — сказала она. Пальцы, которыми она провела по шкафу, были в пыли.

…Маленький поезд — больше игрушечного детского, но слишком маленький, чтобы быть настоящим: в него не заберется и ребенок, однако же — прелестный локомотив, несколько товарных вагонов, несколько пассажирских, даже спальный вагон, даже служебный. Марвин нагнулся и заглянул в окна.

— Маленькие столики накрыты для ужина, — рассмеялся он. — За ними сидят маленькие люди… белые скатерти и бутылки шампанского… Эта странная штуковина стоит пять тысяч долларов. Во всяком случае, столько она потянула на аукционе — пять тысяч долларов. Тебе нравится?