После возвращения домой Зейнаб несколько недель говорила со своими стареющими родителями в надежде, что убедит их и те позволят ей уехать на поиски собственного пути. Всю жизнь она была послушной дочерью, поэтому уехать за границу или куда бы то ни было без их благословения она не могла. Если бы они запретили, она осталась бы дома. Братья и сестры категорически возражали против идеи Зейнаб, все они считали это чистейшей воды безумием. Однако Зейнаб была непреклонна. Как они могут понять, что чувствует она в глубине души, если Аллах создал их совершенно другими? Откуда им знать, каково быть коротышкой, изо всех сил цепляющейся за край общества?

В итоге отец понял дочь лучше всех остальных.

– Мы с матерью стареем. Последнее время я задаюсь вопросом: что ты будешь делать одна, когда мы уйдем? Разумеется, сестры сумеют позаботиться о тебе. Но я-то знаю о твоей гордыне. Я всегда хотел, чтобы ты вышла замуж за человека твоего роста, но этого не случилось.

Зейнаб поцеловала ему руку. Вот бы объяснить отцу, что замужество не ее судьба, что так часто по ночам, положив голову на подушку, она видела ангелов-странников, Дардаила и никогда не могла точно сказать, сон это был или видение; возможно, дом ее совсем не там, где она родилась, а там, где она решит умереть, что с остатками своего здоровья, с годами, которые отпущены ей на земле, она хочет сделать то, что никто из ее родных до этого не делал, и стать одной из странников.

Отец глубоко вздохнул и опустил голову, словно слышал все ее доводы.

– Если тебе нужно ехать, – сказал он, – езжай, я рухи, душа моя. Найди друзей, хороших друзей. Верных. Никто не сможет выжить один, разве что Всемогущий Бог. И помни: по пустыне жизни лишь дурак путешествует один, умный же – с караваном.

Апрель 1964 года. На следующий день после провозглашения новой конституции, в которой Сирия называлась Демократической Социалистической Республикой, Зейнаб прибыла в город Кассаб. При помощи одной армянской семьи она перешла границу Турции. Девушка стремилась в Стамбул, хоть и сама не знала почему, если не считать те давние мгновения, тайные желания. Лицо фотографа до сих пор хранилось у нее в подсознании и пробуждало воспоминания о единственном мужчине, которого она любила. Она пряталась среди картонных коробок в задней части грузовика, и ее терзали страшные мысли. Каждый раз, когда водитель жал на тормоза, Зейнаб опасалась, что произойдет нечто ужасное, однако в этом путешествии на удивление ничего не случилось.

Впрочем, найти работу в Стамбуле было непросто. Никто не хотел брать ее. Не зная языка, Зейнаб не могла заниматься предсказаниями. Спустя неделю поисков ее наняла парикмахерская под названием «Сеченые концы». Работа была тяжелой, зарплаты едва хватало, а хозяин оказался недобрым. Зейнаб была не в силах ежедневно и подолгу стоять на ногах, а потому страдала от невыносимой боли в спине, но продолжала работать. Проходили месяцы, а потом и год миновал.

Одна постоянная клиентка, плотная дама, которая раз в несколько недель красила волосы в разные светлые оттенки, полюбила Зейнаб.

– Почему бы тебе не начать работать у меня? – спросила однажды женщина.

– А какое у вас заведение? – поинтересовалась Зейнаб.

– Ну, это бордель. И перед тем как ты начнешь возражать или чем-нибудь запустишь мне в голову, позволь разъяснить: у меня приличное место. С именем и легальное. Наша история уходит во времена Османской империи, только никому не рассказывай. Бывает, некоторые не хотят об этом слышать. Так или иначе, если ты перейдешь ко мне, я устрою, чтобы к тебе нормально относились. Ты будешь делать ту же работу, что и здесь, – убираться, варить кофе, мыть чашки… Ничего больше. Но я буду больше платить.

Вот так Зейнаб-122, сменившая высокие горы Северного Ливана на низкие холмы Стамбула, вошла в жизнь Текилы Лейлы.

На девятой минуте воспоминания Лейлы одновременно замедлились и вышли из-под контроля: фрагменты жизни принялись кружиться у нее в голове, словно в экстатическом танце, будто бы рой улетающих пчел. На этот раз она вспомнила Д/Али, и мысли о нем потянули за собой вкус шоколадных конфет с неожиданными начинками: карамель, вишневая паста, пралине на лесном орехе…

Июль 1968 года. Стояло долгое знойное лето, солнце пекло асфальт, и воздух казался липким. Ни дуновения ветерка, ни мимолетного ливня, ни единого облачка в небе. Чайки замерли на крышах домов, не отрывая взгляда от горизонта, словно ожидая возвращения призрачных вражеских армад, сороки восседали на магнолиях, оглядывая округу в поисках чего-то блестящего, но в итоге воровали они редко – слишком уж лень было им летать в такую жару. Неделю назад прорвало трубу и грязной водой залило улицы к югу – до самого Топхане, тут и там остались лужи, в которых ребятня пускала бумажные кораблики. Несобранный мусор испускал запах тухлятины. Проститутки жаловались на вонь и мух. Правда, никто не ждал, что жалобы подействуют. Никто не думал, что трубу скоро починят. Придется ждать, как ждали они и многого другого в этой жизни. И все же, к немалому всеобщему удивлению, однажды утром они проснулись от громких звуков: рабочие вскрывали улицу и латали неисправную трубу. Но и это не все. Работяги вставили недостающие камни в мостовую и покрасили ворота у входа на улицу борделей. Теперь ворота стали темно-зелеными, оттенка вчерашней чечевицы, – такой цвет могли выбрать только сотрудники официальных властей, которые очень торопились закончить работы.

В итоге проститутки оказались правы в своих подозрениях, что именно официальные власти стояли за всей этой бешеной активностью. Причина ее вскоре стала очевидна: прибывали американцы. Шестой флот направлялся в Стамбул. Авианосец весом 27 тысяч тонн собирался бросить якорь в проливе Босфор и принять участие в операциях НАТО.

Эта новость дрожью восторга прокатилась по улице борделей. Вскоре на берег сойдут сотни матросов с хрустящими долларами в карманах, и многим из них после стольких дней вдали от дома, несомненно, понадобится женская ласка. Гадкая Ма была просто счастлива. Она повесила на дверь вывеску «Закрыто» и заставила всех засучить рукава. Лейла и все остальные женщины взяли в руки швабры, веники, тряпки для пыли, губки – любые принадлежности для уборки, которые только можно было обнаружить в доме. Они натирали до блеска дверные ручки, оттирали стены, мели полы, мыли окна и красили дверные рамы в цвет белой яичной скорлупы. Гадкая Ма хотела бы перекрасить весь дом, однако профессиональных маляров нанимать ей было неохота, так что пришлось согласиться на любителей.

Тем временем по другим районам города тоже прокатилась суматошная волна. Муниципалитет Стамбула, стремясь представить американцам турецкое гостеприимство, украсил улицы гирляндами цветов. Были развешены тысячи флагов, и теперь они беспорядочно торчали из окон машин, свисали с балконов и оград палисадников. «НАТО – безопасность, НАТО – мир», – гласил транспарант на стене роскошной гостиницы. Когда загорались все огни, которые теперь починили и обновили, свежевымытый асфальт отражал их золотистый свет.

В день прибытия Шестого флота прозвучал салют из двадцати орудий. Примерно в то же самое время, чтобы окончательно удостовериться в отсутствии неприятностей, полицейские обыскали городок Стамбульского университета. Им нужно было отловить всех левых студенческих лидеров и посадить их за решетку на время пребывания флота в городе. Вооружившись пистолетами и размахивая палками, они врывались в столовые и студенческие комнаты, стук их сапог был ритмичен, словно трещание цикад. Однако студенты повели себя неожиданно: они стали сопротивляться. В итоге противостояние получилось жестоким и кровавым – тридцать студентов арестовали, пятьдесят избили до полусмерти, а одного убили.