Хайди прекращает фотографировать возвышающуюся над городом башню Гедиминаса и мотает головой:

— Что ты, мне очень весело.

И это чистая правда.

Когда Хайди сказали, что самая настоящая университетская профессорша согласилась провести для нее экскурсию по городу, она обреченно поблагодарила и приготовилась пережить один из самых длинных и тоскливых дней своей жизни в обществе строгой сухопарой дамы с аккуратной стрижкой и необозримым запасом никому не интересных исторических фактов. Однако профессорша оказалась Хайдиной ровесницей. На встречу она явилась в оранжевой футболке с зеленым жирафом, и у Хайди сразу отлегло от сердца.

Экскурсия превзошла самые смелые ее ожидания. Правда, поначалу Хайди немного нервничала, потому что никак не могла разобрать, когда Люси шутит, а когда говорит серьезно. Потом поняла, что Люси и сама не всегда это знает, и расслабилась.

— Это самое кладбище, то есть место при впадении реки Вильни в Нерис, называется долиной Швянтарагиса, — говорит тем временем Люси. — И спорю на что угодно, ты это ни за что не выговоришь!

— Не выговорю, — соглашается Хайди. — Даже пытаться не стану.

И чтобы хоть как-то компенсировать эту трагическую потерю, снова фотографирует башню.

— Кстати, регулярные сожжения мертвых литовских князей превосходно подействовали на окрестную флору и фауну. В долину Швянтарагиса стали залетать черные бабочки с полутораметровым размахом крыльев, а в Нерисе завелись говорящие сомы; возможно, они, как и борхесовская рыба-Стоглав, в прошлой жизни произнесли по сотне бранных слов, а может быть, напротив, были великими молчальниками и получили наконец шанс беспрепятственно выговориться. Никто толком не знает, на каком языке они говорили, однако профессор Альфонс Парчевский неоднократно доказывал в своих трудах, что это была так называемая вульгарная латынь.[10]

Хайди совершенно точно знает, что у самой большой в мире бабочки размах крыльев чуть больше тридцати сантиметров. А в говорящих сомов, пожалуй, не поверила бы и в четыре года, когда верила вообще всему подряд. Но слушает как завороженная.

— А вот и костел Святой Анны, — говорит Люси. — Быстро же мы с тобой ходим!

Хайди фотографирует красивый костел из красного кирпича и внимательно слушает.

— Шестнадцатый век, поздняя готика. Я бы даже сказала — внезапно спохватившаяся. Имя спонсора проекта, как водится, осталось в веках: всем известно, что денег на строительство храма дал великий князь литовский Александр. А как звали архитектора, никто не потрудился записать на хорошем нетленном пергаменте, вот и гадают теперь любопытные историки, кто нам эту конфетку слепил. Не то сам Nobilis Benedictus, то бишь Бенедикт Рейт, который, только не падай, возводил краковский Вавель, укреплял Пражский Град и строил там Владиславский зал; не то позабытый неблагодарными потомками Николас Энкингер из Данцига. Но бог с ними, главное, что построили вот такую, почти неприличную, на мой взгляд, красоту. Любой виленский таксист, провозя тебя мимо, непременно сообщит, что Наполеон, который, как известно, драпал через наши края из России, восхищался Святой Анной и публично изъявлял желание увезти ее с собой в Париж. Не знаю, не знаю. По идее, ему, бедняге, тогда совсем не до перевозки храмов было. Видимо, с горя Наполеон отдал нашу Аннушку в распоряжение своих кавалеристов, которые не просто засрали костел под потолок, но еще и деревянную утварь пожгли. Неплохо бы нам с тобой туда зайти и убедиться, что за двести лет за ними успели худо-бедно прибрать, но сегодня понедельник, так что мы пролетаем — закрыто. Если захочешь, зайдешь сама завтра или в любой другой день… А вон на том холме, говорят, чуть ли не со времен восстания 1831 года живет бессмертный заяц-людоед; в него мало кто верит, но холм виленчане, на всякий случай, обходят стороной. Хотя, казалось бы, такое хорошее место для прогулок. И ты на всякий случай обходи. Береженого, как говорится, Бог бережет.

— Заяц не может быть людоедом! — возражает Хайди, растерянно озирая безлюдные склоны.

Но на всякий случай фотографирует холм.

— Уверена, мама говорила ему то же самое, — невозмутимо кивает Люси. — Однако этот упрямец поступил по-своему. И в каком-то смысле не прогадал.

— Я простой немецкий турист, — вздыхает Хайди. — Твои рассказы о местной фауне привели меня в смятение. Я хочу пива и на ручки. Но можно просто пива.

— Я простой чичероне, — смиренно говорит Люси. — Дай мне евро, и я тут же заткнусь. И побегу кормить своих бедных голодных детей. Всю сотню!

— Об этом и речи быть не может. Мне не жалко евро, но вдруг ты и правда замолчишь? Я не переживу.

— Значит, сотня моих детишек сегодня останется голодной, — благодушно соглашается Люси. — Оно и к лучшему, я совсем не уверена, что наспех выдуманных детей действительно следует кормить. В награду за разумную экономическую политику угощу тебя худшим пивом в городе. Не пугайся, на самом деле оно везде примерно одинаковое. Пошли!

И они сворачивают на узкую улицу, круто поднимающуюся вверх от реки.

— Ла-та-ко, — по слогам читает Хайди и фотографирует табличку с названием улицы.

— Ох, как же нам повезло! — восклицает Люси. — Посмотри наверх! Скорее!

Хайди послушно задирает голову и сперва машинально щелкает камерой, а уже потом, разинув рот, изумленно созерцает неопознанный, порхающий в воздухе объект, прозрачный, сверкающий в солнечных лучах, подвижный, гибкий, стремительный.

— Свэллу, — шепотом говорит Люси. — Прозрачная птица свэллу, водится только в Лейне; считается, что больше никто никогда нигде их не видел. Но к нам они изредка залетают — видимо, их просто ветром заносит… Принято полагать, будто увидеть свэллу — редкостное везение. Ну, в общем, так оно и есть. Мне тридцать два года, я родилась в Вильнюсе, а свэллу видела всего пять раз. Это — шестой.

— Они что, совсем прозрачные? — Хайди тоже переходит на заговорщический шепот. — И… видно, что делается у них внутри, да?

— Возможно. Но точно никто не знает. Птицы свэллу никогда не подлетают к людям достаточно близко, чтобы мы могли полюбоваться на их внутренности.

И тут до Хайди наконец дошло, что она попалась, как маленькая. В синем июньском небе парит, трепещет и сверкает большой прозрачный пластиковый пакет. Тьфу ты.

— Ты меня знатно разыграла, — вздыхает она.

— Разве? — удивляется Люси.

— На самом деле, мне даже жалко, что это пакет, а не птица, — печально говорит Хайди. — Прозрачная птица — это очень круто. Даже если она не людоед. И не говорит на вульгарной латыни.