Рис медленно и осторожно вошел.

Было тихо, как в склепе. В воздухе висел отвратительный запах, как в комнате, где лежит тяжелобольной.

Первым побуждением монаха было ворваться и посмотреть, что произошло, но дисциплина и тренировки сдержали этот импульс — он не имел представления, что его ждет. Рис сделал Атте знак следовать за ним, и собака, припав к земле, подчинилась. Монах крепче сжал эммиду и крадучись двинулся дальше — абсолютно бесшумно благодаря отсутствию обуви.

Впереди, в трапезной, горели огни, и Рис, еще не видя ничего, кроме конца скамьи, услышал тихий странный звук, словно кто-то что-то бормотал. Слов он различить не смог.

Монах осторожно шел дальше, прислушиваясь и присматриваясь. На Атту можно было положиться — она предупредит, если кто-то или что-то нападет на него из темноты. Однако пока Рис не почувствовал ничего таинственного. Опасность подстерегала на свету, а не в тени. Отвратительный запах становился все ощутимее.

Монах добрался до трапезной. Смрад вызывал тошноту, и ему пришлось зажать рот и нос рукой. Бормочущий голос становился все громче, но разобрать слова все еще не было возможности. Не мог Рис определить и того, кому этот голос принадлежит. Остановившись у входа так, чтобы все видеть, но самому оставаться незамеченным, монах заглянул в зал… и обмер.

В монастыре жили восемнадцать адептов. В прошлые времена их было намного больше — в годы, последовавшие за Войной Копья, их численность доходила до сорока. В начале Пятой эпохи Население монастыря составляло всего пять человек, сейчас же число монахов Маджере стало неуклонно расти. Трапезничали они за большим прямоугольным столом, сделанным из длинных досок, положенных на козлы. Сидели братья на деревянных скамьях, по девять с каждой стороны стола.

Сегодня монахов было семнадцать, поскольку Рис решил пропустить вечернюю трапезу, но с родителями и младшим братом, которые должны были разделить простую пищу адептов Маджере, в зале присутствовало двадцать человек.

И девятнадцать из двадцати лежали мертвы.

Рис в ужасе взирал на жуткую сцену, его выдержанность рассыпалась на мелкие кусочки, от доводов рассудка не осталось и следа — их смело словно листья порывом ветра. Монах в замешательстве оглядывался, не в силах понять, что произошло, осознавая только одно — все мертвы.

Рис подбежал к Наставнику, опустился рядом с ним на колени и приложил руку к шее, отчаянно надеясь нащупать хоть слабое биение жизни.

Но ему хватило одного взгляда на сжавшееся тело старого монаха, на маску ужаса, застывшего на его лице, на раздувшийся язык и комковатое содержимое желудка, чтобы понять: Наставник мертв и умирал он в страшных страданиях.

Всех остальных монахов постигла та же мучительная смерть. Было видно, что некоторые, почувствовав первые признаки недомогания, попытались встать и дойти до двери. Другие лежали возле скамей, где до этого сидели. Тела монахов застыли в самых причудливых позах. Пол был липким от рвоты жертв. Это обстоятельство и распухшие языки свидетельствовали о причине смерти — их всех отравили.

Родители Риса также были мертвы. Мать лежала на спине. Выражение, застывшее на лице, говорило о внезапном и страшном осознании того, что случилось. Отец лежал на животе, вытянув руку, словно в последний момент пытался схватить кого-то.

Своего сына. Своего младшего сына.

Ллеу был жив и, по всей видимости, совершенно здоров. Это его бормочущий голос слышал Рис.

— Ллеу! — произнес монах.

Во рту у него пересохло, горло сдавило, и он не узнавал собственного голоса.

Услышав свое имя, Ллеу перестал бормотать, повернулся и встретился с братом взглядом.

— Ты не пришел к ужину, — сказал он, поднимаясь со скамьи.

Юноша был спокоен, словно у себя дома беседует с приятелем, а не стоит среди мертвых тел.

Рис подумал было, что брат обезумел, — он сам готов был сойти с ума от ужаса, но тот вовсе не казался безумным.

— Я не хотел есть, — произнес монах, внушая себе, что должен оставаться спокойным и попытаться выяснить, что же все-таки происходит.

Ллеу взял миску с супом и протянул ее брату:

— Ты, должно быть, голоден. На поешь.

Сердце Риса сжалось. Теперь он понял, что произошло, так же как и его отец с матерью — перед тем как погибли. Но причина этого оказалась недосягаемой для монаха, как темный лик Нуитари. Услышав за спиной рычание Атты, он махнул ей, приказывая оставаться на месте.

Рис продолжал пристально смотреть на брата. Одежда Ллеу была в беспорядке, на лице и обнаженной груди виднелись царапины. Возможно, отец пытался остановить его, перед тем как умер.

Кроме царапин, на груди Ллеу виднелась странная отметина — отпечаток губ, выжженный на коже. Монах мельком подумал, что знак очень странный, но эта мысль тут же ускользнула, ужас вытеснил из его разума все.

— Ты это сделал, — сказал монах дрогнувший голосом, указывая на мертвые тела.

Ллеу огляделся, затем снова посмотрел на брата и пожал плечами, словно говоря: «Да. И что такого?»

— И теперь ты хочешь отравить меня? — Рис сжал эммиду так сильно, что пальцы свело судорогой, и он с трудом заставил себя ослабить хватку.

— Вопрос не в «хочу», а в «должен», брат, — ответил Ллеу.

— Так тебе необходимо отравить меня? — Рис старался, чтобы его голос оставался спокойным и уверенным. Теперь он знал, что брат вовсе не безумен и за убийством стоит некий страшный расчет. — Почему? И зачем ты убил их всех?

— Он хотел меня остановить, — проговорил Ллеу, переведя взгляд на тело Наставника, — Этот старик. Он знал правду. Я видел это в его глазах. — Юноша снова посмотрел на Риса. — И в твоих глазах — тоже. Вы все собирались помешать мне.

— Помешать в чем, Ллеу? — требовательно спросил Рис.

— Привести учеников к моему Богу.

— К Кири-Джолиту? — переспросил монах с недоверием.

— К этому болтуну и душителю радости?! Ну нет! — пренебрежительно фыркнул Ллеу, а затем выражение презрения на его лице сменилось благоговением, голос зазвучал почтительно: — К моему господину — Чемошу.

— Ты — последователь Бога Смерти?

— Да, брат, — сказал Ллеу. Он поставил миску с супом на стол и поднялся со скамьи. — И ты тоже можешь стать его учеником. — Он раскрыл объятия. — Обними меня, брат. Обними меня и обними вечную жизнь, бесконечную юность и бесконечное удовольствие.

— Тебя обманули, Ллеу.

Перехватив эммиду обеими руками, Рис занял боевую позицию. У Ллеу не было при себе меча — монахи запрещали вносить в монастырь стальное оружие, — но он находился в религиозном экстазе и поэтому представлял серьезную опасность.

— Чемош не собирается давать тебе ничего из вышеперечисленного. Ему необходимо только твое разрушение.