Я была страшно обескуражена, оказавшись в столь ужасной ситуации, но не настолько, чтобы утратить способность к Здравому Рассуждению. Увещевая его отказаться от безумной затеи, сулившей позор для меня и Крах для него, и унизившись даже до бессмысленных попыток освободиться от его объятий, таких Страшно Крепких и жестоких, вкупе с громкими криками о помощи и пинками по лодыжкам, я успокоилась и упала в Обморок. Я рассудила, что не бывает Испытаний, которые оказались бы не по Силам Англичанке, особенно если она из Шотландии, и стала черпать твердость из уроков нашего наставника из Академии для Юных Леди и Благородных Девиц в Ренфрью мистера Бьюкенена – ах, милый дом, неужели мне предстоит навсегда проститься со Сценами моей Юности? – который учил, что в Минуту Опасности прежде всего необходимо все Тщательно Обдумать, а затем действовать быстро и решительно.

Таким образом, я безвольно поддалась жестоким – хотя он наверняка полагал их страстными – объятиям моего Похитителя, и едва тот ослабил хватку, я вырвалась и подбежала к поручням, намереваясь отдаться на милость волн и доплыть до берега, ибо я – Хорошая Пловчиха и даже удостоилась сертификата Западно-Шотландского Общества Физического Развития за Спасение Утопающих, причем сертификат этот был выдан мне – тогда еще ребенку – одной из Первых с момента образования этого Института в 1835 или в 1836 году. До берега, впрочем, было не так далеко, но не успела я броситься в море, вверяя себя Всемогущему Господу, как оказалась схвачена одним из Безобразных и Зловонных туземцев дона С., и вопреки моему сопротивлению была по приказу дона С. заперта в салоне, где и пишу этот печальный отчет.

Что делать мне? Ах, Гарри, Гарри, дорогой Гарри – приди и спаси меня! Прости мне Неразумное и Своенравное поведение и вырви меня из Лап сей Недостойной Личности. Полагаю, дон С. сошел с ума – но в то же время такое Страстное Обожание не является чем-то из ряда вон выходящим, и мне уже приходилось принимать Комплименты, расточаемые представителями его пола моей красоте, так что я не вправе делать вид, что не понимаю смысла столь Ужасного и Неблагородного Обхождения. Страшит меня то, что Помощь может не успеть до того момента, когда Животное пересилит в нем Лучшие Чувства – ибо даже сейчас я не допускаю мысли о полной Гибели Порядочности в нем, хотя как долго продлится это Сопротивление, не знаю.

Так что поспеши, поспеши, единственная любовь моя, ибо как могу я, слабая и беззащитная, отстаивать себя в одиночку? Пребываю в ужасе и растерянности в девять часов пополудни. Погода по-прежнему хорошая.

[Конец выдержки. Вот к чему приводит распущенность и нескромное поведение. – Г. де. Р.]

– Не могу простить себе, – говорит Вампоа, отхлебывая шерри. – Когда много лет ведешь дела с кем-то, чей кредит высок, а торговля процветает, одного щелчка абака[57] достаточно, чтобы отбросить все сомнения, которые возникают при взгляде на него. – Китаец развалился за столом, невозмутимый, как Будда, а одна из его чертовок стояла рядом с бутылкой амонтильядо в руках. – Я знал, что он не прост, но закрывал глаза, даже в тот миг, когда заметил, как смотрел он на вашу золотую супругу третьего дня. Это обеспокоило меня, но я ленивый, нелюбопытный и самовлюбленный дурак, не предпринял ничего. Можете обвинить меня, мистер Флэшмен, и мне останется лишь покорно склонить свою недостойную голову пред вашим праведным гневом.

Он кивнул мне, ожидая, пока наполнят его бокал, но тут вступил Качик Мозес:

– Но я еще глупее, ей-б-гу, а ведь еще называюсь деловым человеком! Да! Разве не видел я, как все прошедшие недели он ликвидирует свои активы, закрывает лавки, продает долю в моем обществе, выставляет на аукцион суда? – Еврей всплеснул руками. – Но разве кому есть дело? Соломон был из тех, кто платит, сколько скажешь, и потому меня не волновало, откуда он взялся и почему никто не знал его еще десять лет назад. У него пряности, говорили все, шелк, сурьма, и еще Б-г весть что, и плантации на побережье и где-то еще на Островах. А теперь ты заявляешь, Вампоа, что никто никогда не видел его владений?

– Эти сведения я получил в последние несколько часов, – мрачно говорит Вампоа. – Заключаются они в следующем: он очень богат, но никто не знает, откуда взялись его деньги. Торговый посредник из Сингапура – разве мало таких? У него имелось доброе имя, потому как он хорошо вел дела…

– И вот теперь он обвел нас! – кричит Качик. – Здесь, в Сингапуре! Под самым нашим носом, в самом уважаемом в Азии обществе, он крадет достопочтенную английскую даму! Что станут говорить о нас по всему миру, а? Где теперь наша репутация, наше доброе имя, хотел бы я знать? Улетели, уплыли прочь на борту его проклятущего брига! Пираты – вот как будут называть нас, а еще ворами и похитителями! Вот что я скажу тебе, Вампоа: это похоронит нашу торговлю лет на пять…

– Очнись, парень, Б-га ради! – восклицает Брук. – Миссис Флэшмен это может похоронить навечно!

– Ой-хой! – застонал Качик, обхватив руками голову; потом подбежал и положил мне руку на плечо. – О, мой бедный друг, простите меня! Бедный мой друг!

Уже светало, ибо за столь содержательной беседой мы провели часа два. Вернее, они: пока я, подавленный и страдающий от боли, сидел молча, Качик Мозес стенал и рвал бакенбарды, Вампоа изливал свой гнев в подчеркнуто правильных грамматических конструкциях и заглотил полгаллона мансанильи; Балестье, американский консул, тоже бывший в числе гостей, рекомендовал Соломону провалиться в геенну огненную, а то и куда подальше; несколько прочих достопочтенных горожан качали головами и охали время от времени. Брук по большей части слушал, отправив своих людей разузнать новости; Вампоа-китаец тоже задействовал свои немалые ресурсы, но все это мало прибавило к тому, что нам уже было известно. А известно нам было достаточно, чтобы прийти в ужас.

И большую часть сведений сообщил старый Моррисон, которого оставили на берегу бухты, где проходил пикник. По его словам, он заснул – наверняка накачанный снотворным – и очнулся поздно вечером, обнаружив, что «Королева Сулу» почти скрылась за горизонтом, под полными парами идя на восток. Это подтвердил и капитан американского клипера, некто Уотермен, разминувшийся с бригом на подходе к острову. Моррисона подобрали туземные рыбаки, и к ночи он оказался на пристани, поведав свою историю, и теперь все сообщество всполошилось. Вампоа сразу взял бразды в свои руки – у него повсюду имелись осведомители, надо полагать, – а Моррисона уложил в постель, где старый козел и лежал, впав в прострацию. Поставили в известность губернатора, получив в итоге нахмуренные брови, страшные ругательства, сжатые кулаки и исчезновение с прилавков нюхательной соли. Не сомневаюсь, что такой сенсации в городе не бывало со времен последней благотворительной распродажи в пресвитерианской церкви. Но, как и следовало ожидать, ничего не было сделано.

Поначалу все твердили, что это, должно быть, ошибка – «Королева Сулу» отправилась на небольшую прогулку. Но когда Качик и Вампоа сложили все вместе, сомнения отпали. Выяснилось, что Соломон распродал все свое сингапурское имущество, что о нем никто ничего не знает и что все указывало на его намерение исчезнуть, не оставив ни единого следа. Отсюда и громкие самообвинения, и горестные стенания – стоило им вспомнить о моем присутствии, – и постоянные призывы решить, как быть дальше.