— На выходные приедет, — отвечал папа про маму, целясь.

— Что, в баню не пойдешь? Мужики звали.

— Нет, не люблю, — говорил папа и делал от стола шаг, присматриваясь.

В телевизоре отсчитала секунды заставка программы «Время». Папа бил, выбил четыре подряд.

— Эх, как нехорошо: сейчас шестого прямо в лузу подаст! — посочувствовал приятель.

— Не подаст, — сказал папа довольно. — А ты один? — спрашивал потом без любопытства, разумея жену и детей приятеля, о которых не знал точно, но предполагал, что они есть.

— В Крым отправил, пусть загорают, — отвечал приятель небрежно. — Да мне одному и сподручней: рыбалка, банька, потом еще можно — ну, туда-сюда, — и отчего-то хитро подмигнул папе. Тут в телевизоре проявилось лицо Горбачева, размытое на старом экране, и папа воспользовался этим, чтобы отвернуться от приятеля и не реагировать на его намек.

— Дочь, смотри: дядя Миша! — крикнул папа Идке. Она улыбнулась смущенно, потому что папу не поняла. Обычно это она, увидав лицо в телевизоре, бежала к экрану и кричала «Дядя Миша!», а папа тогда начинал ворчать или даже злился, если был не в духе. Он говорил: «Как может моя дочь любить Горбачева? Ты хоть понимаешь, кто он такой? Он страну довел!» Но Идка не понимала этого.

Только сейчас папа о политике не думал и доволен был, что все мужики в зале теперь знают, что эта черненькая, чинно сидящая у стены, лапки на худых коленках сложившая, как египетская статуя, — его дочь.

— Любит, — объяснился потом папа приятелю. — Как тетю Валю «В гостях у сказки».

Приятель зачем-то деланно захохотал, потом вскинул руку с часами и ужаснулся:

— Все, пора-пора, меня уже ждут, ну, туда-сюда, ты понимаешь… — и он опять подмигнул. — А женщин нельзя заставлять ждать. Тем более в таком райском месте. — И он, панибратски хлопнув папу по плечу, быстро вышел, а папа остался с неприятным чувством чего-то склизкого.

Не будь Идки, он тут же забыл бы, но теперь стало гадко. Папа обернулся, чтобы понять, слышала ли она, но Идки не было. Стал оглядываться, путаясь в сизых волокнах дыма, нагнулся даже под стол — и увидел ее в другом конце комнаты, у телевизора.

— Пошли, — подошел папа.

Идка глянула с укором:

— А «Спокойной ночи, малыши»?

— Кончились уже, поздно, пошли.

Они вышли на воздух, в темноту леса, в прохладу и свежесть. Идка стала тянуть к ужу, но папа решил, что для ребенка слишком холодно и воздух сырой, и на будущее, думал папа, неправильно водить девочку туда, где одни мужики. Нехорошо.

— Папа, — спросила вдруг Идка, — а дядя Миша сейчас тоже в отпуске?

— Какой дядя Миша?

— Горбачев.

— А. Ну да. В Крыму, говорят.

— Ой, тише!

На границе поляны, где стоял их домик, Идка остановилась и дернула папу за руку, чтобы замер. С напряжением вглядывались оба в черное небо, в круг света от двух фонарей, отделяющих поляну от леса. Долго ничего не было, и папа хотел уже было идти — как вдруг пролетела совсем низко тень, так близко к ним, что видно было и крылышки, быстро-быстро, и шариком тельце. За ней сверху упала еще одна — и коротко так: тиить !

— Мыши, — спокойно произнесла тогда Идка и пошла дальше, будто в мышах не видала ничего особенного. — Так же, как мы, гуляют.

А папа вспомнил, как в прошлом году боялась она этого тиить , бежала в дом и закрывалась одеялом, и с привкусом грусти подумал: растет.

Ту поляну, на которой жили в последний раз, они запомнили навсегда: два домика, между ними зеленый, на несколько кранов, умывальник с корытцем, в которое вода падает и потом стекает в землю, чуть дальше — корт, там в бадминтон играли, два сутулых фонаря рядом с домиками. Каждый день все это заливало солнце, и сосны стояли янтарные, пахли душно, прощально, и папе казалось, что они где-нибудь в Греции. Казалось так, потому что в тот год он взял с собой пересказы греческих мифов для детей и читал Идке тогда «Одиссею». Вечный странник стремился в Итаку, он миновал Харибду и Сциллу, он уже убежал от Калипсо, все ближе и ближе был он к дому — но что-то не пускало его назад. Идка была в восторге от этого мифа.

Но поляну ту папа запомнил еще потому, что в домике по соседству никто не жил. Сначала это было хорошо, а потом стало плохо, потому что некого было попросить посмотреть за ребенком, пока он на базу сбегает, не у кого было взять таблеток, когда свои кончились, и он разрывался.

Потому что Идка вдруг заболела. Кашляла всю ночь, хрипела, горячая была. Но главное — глаза. Папа всегда по глазам понимал, что дочь больна.

Всех лекарств, в тот год из дома захваченных, было: аспирин, большая травная таблетка от расстройства желудка, зеленка и антисептический пластырь. Чтобы сделать чай, был кипятильник, заварка «Бодрость» и литровая банка. «Если б лимон», — думал папа мечтательно, заваривая чай. Хотя сам не знал что — если б лимон. Дав немного остыть, нес Идке — половинку аспирина и стакан с темно-коричневой парящей водой.

Ида, горящая, с равнодушным и отрешенным взглядом, приподнималась на локтях, смотрела на стакан, на ладонь с осколком таблетки, на папу и морщилась:

— Крепкий.

— Тебе пить много надо, прогреться.

— Горький, — еще пуще морщилась Идка.

— Нет, ты быстро глотнешь.

— С сахаром?

— Да.

— Помешай.

Скрепя сердце, папа откладывал таблетку и мешал чай большой ложкой. Желтого цвета поднимался со дна нерастворившийся сахар, закручивалась воронка, и черные чаинки бешено крутились в ней.

— Вынимай! — командовала Идка, и папа резко поднимал ложку. Чаинки продолжали кружиться. Идка улыбалась некоторое время, потом, будто бы вспомнив, что у нее сейчас другая роль, опять скисала.

— Теперь таблетку, — говорил быстро папа, чтобы не упустить момент. — Давай-давай, чтобы мама приехала, а ты здоровая уже.

— Горькая! — начинала снова Идка.

— Ты быстро сглотнешь.

— Горячий!..

Потом папа укрывал ручки, плечи, шейку, закутывал по самый нос, ставил на табурет рядом с кроватью стакан и уговаривал пить еще, пить больше, это так важно, а сам думал, как же ему сходить на базу, как оставить ее одну. Была бы жена, думал папа, сходила бы куда-нибудь, достала бы меда, лекарств, травок каких, ведь есть же травки и женщины, которые в них понимают, думал папа, хотя понятия не имел, где на этом острове могла бы жена достать меда и травок.

Был понедельник, она не приезжала на эти выходные, но это было нормально: они иногда делали так, потом брали отгул и жили вместе половину недели. Только теперь папа думал, что надо ее срочно вызвать сюда: чтобы ехала и ребенка лечила, ведь это прямая обязанность женщины, уверен был папа. Да и Идка все время спрашивала, где мама. Уговорив ее побыть одной чуть-чуть, папа побежал на базу.