Сыч перескочил улицу и возник на ее пути.

– Вот и нашел тебя! – сказал сдержанно и услышал в ответ торопливую реплику, брошенную бесстрастно и на ходу, как тогда, при расставании в Иваново.

– А, привет! – И даже шага не замедлила.

– Я искал тебя, – пролепетал он, волочась позади.

– Стемнеет – приходи на площадку, – обронила она тихо. – Только не высовывайся. Сама найду...

Она опасалась, что их увидят вместе!

Это охладило его и в мгновение повергло в тоскливое, до слез, уныние. Он отстал, потом повернул в обратную сторону и через несколько шагов вдохновился: конечно! Пока они не поженились, так и будет! По городу уже ползут слухи, мол, взрослая девка мальчишку совращает, и не зря мать переживает...

Он ждал темноты, как спасения, и в двенадцатом часу, блуждая по мокрому парку, пробрался к недостроенной танцплощадке, где при свете нескольких лампочек, развешанных по деревьям, вовсю веселилась молодежь. Затаившись возле штабеля досок, он стал высматривать Риту, но ее нигде не было видно. Баянист играл вальс, а никто не танцевал, ибо танкисты после трагического вечера на мельнице в Ельню не приезжали и вместо нормальных, зрелых парней мелькали головы стриженных наголо фэзэошников и редкие лохматые – пожилых вдовцов. Сыч решил подкрасться ближе и в это время ощутил на плечах руки Риты.

– Вот ты где, миленький. Обыскалась...

И, развернув его к себе, стала жадно целовать лицо – как тогда, в общежитии. Но тут же спохватилась, уцепилась в руку жесткими тонкими пальчиками и повлекла за собой.

– Скорее, подальше, подальше...

Ослепленный светом, он ничего не видел и покорно бежал след в след. В каком-то совсем темном и сыром месте они остановились и Рита резко прижалась к нему, обняла, сцепив за его спиной руки. Он почуял, а точнее, расценил это как радость и ее тоску.

– Как ты возмужал, Сыч! – искренне изумилась она. – И стал такой красивый...

Все, что он успел забыть с той памятной ночи в общежитии, возникло вновь и вырвалось наружу.

– Пойдем куда-нибудь дальше...

– Зачем? И здесь хорошо...

– Под ногами хлюпает, вода...

– Ну и что? – легкомысленно спросила она.

Сыч взял ее под руку и теперь повел сам, натыкаясь еще на деревья, но уже приглядываясь к темноте.

– Надо же, ты уже ничего не боишься, мальчик, – отчего-то грустно произнесла она.

– А кого бояться?

– Меня.

Наконец он различил, что находится в сухом сосновом бору, где горожане собирали грибы, и остановился.

– Вот здесь хорошо...

– Как ты вырос! – Рита снова прижалась к нему. – Выше меня стал...

Сыч взял ее за плечи, по-мужски крепко поцеловал и прислонился щекой к губам.

– И целоваться научился... А какой колючий!

Он не знал, что делать дальше, и только сжимал ее руками, чувствуя ломоту в суставах.

– Задавишь ведь, Сыч... Сколько силы в тебе!

Лицо ее засветилось, и он увидел, что Рита улыбается, как тогда, на берегу мельничного омута – неестественно, вымученно, словно гримасничала от какой-то внутренней боли. А дыхание ее стало сладковато-дурманящим...

Он приподнял Риту и хотел положить на сырую землю, но она вдруг резко вывернулась из рук, отскочила.

– Нет, мальчик! Ничего не будет!

– Давай найдем место. – Он пытался обнять – выскальзывала. – Где сухо и хорошо...

– Даже не думай!

– Почему?

– Потому что не боишься меня.

– Тебе нравится, когда боятся?

– О! Как ты мне нравился, когда боялся! Когда трепетал!

– И сейчас боюсь!

– Тебе страшно?

– Страшно...

– Сейчас проверим. – Она перестала уходить от его рук, призывно зашептала: – Потрогай мою грудь...

Сыч запустил горячую руку под вырез платья, и вмиг закружилась голова.

Рита опять ловко вывернулась и отскочила.

– Видишь, какой смелый стал! Ничего не получишь!

– Но почему? – Губы онемели, мысли стали сбивчивыми. – Мать хочет отправить меня к дяде в Катайск. Чтоб я учился... Я скоро уеду!

– И правильно хочет! Тебе рано жениться, выучись сначала, получи профессию, в армии послужи.

– Но это так долго...

– А что ты хотел? Женилка у тебя выросла, но сам еще мал...

– Рита!..

– Я тебя ждать буду. – Не приближаясь, она прислонила голову к его груди. – Пока ты не созреешь... Честно ждать буду. В монахиню превращусь, на парней не взгляну и на танцы больше ходить не буду. Никогда. Потому что люблю тебя! Сама не ожидала, хотела поиграть с тобой... – И прокричала в темной тишине, как ночная птица: – Мне и свет не мил, Сыч!

И потом долго молчала, усмиряя буйное, надорванное дыхание. А он дождался, когда Рита замрет, и осторожно, словно эту птицу ловил, положил одну руку на талию, затем вторую и, смелея, притянул к себе.

– Не знаю, на что надеюсь. А хочется! – Она словно не заметила его движения. – Езжай в Катайск, как мама сказала. Учись, служи... Только не обмани меня! А обманешь – приду к Сычиному Гнезду и утоплюсь. Помнишь тот омут на мельнице?

– Помню, – деревянными губами произнес он и прижал ее еще крепче. – Все помню... Но ты однажды изменила мне!

– Я тебе изменила?!

– А как же тот парень, фронтовик, которого на мельнице убили?

Она засмеялась, но наигранно, не по-настоящему.

– Глупый... Я же понимала, ты еще мальчишка. И хотела отогнать, чтоб не мучился понапрасну.

– Но ведь ты же целовалась с ним! И спала...

– Спала! – с вызовом призналась она. – Ну и что? Ты ревнуешь? А его ведь на свете нет!

– Все равно...

Она замерла и похолодела.

– Вот что, Сыч... Если любишь меня – все простишь. А если нет – я уйду... и больше никогда-никогда меня не увидишь.

– Я тебя люблю.

– Тогда больше не вспоминай мне прошлого. Никогда-никогда.

– Не буду.

– Поклянись!

– Честное комсомольское...

– Что? – Рита засмеялась. – Ах ты, комсомолец мой! Поклянись матерью!

– Клянусь, – выдавил он, не совсем еще понимая, чем клянется.

Она как-то враз потеплела, и он уловил манящий запах ее дыхания.

– Если полюбила тебя, это навечно, Сыч. Ты это запомни.

Он поцеловал ее в теплые губы и ощутил внезапный жар, словно от простуды, но Рита мгновенно почувствовала это и вырвалась из рук – платье было шелковое, скользкое, как язык в глазу.