— Нет. Он ни за что нас не заложит. Если мы скажем ему, это будет доказательством доверия.

— Доказательством доверия в чем? И вообще: к чему все это? Что это даст? Не нам, а ему, потому что мы будем в его руках.

— Я не понимаю, что с тобой происходит, Берит. У тебя, если речь заходит о Даннере, начинается паранойя. Это нездорово.

— А ты помешан на том, чтобы постоянно доказывать свою преданность. Это нездорово.

Но настоять на своей точке зрения она не смогла. Остальные были на стороне Петера: прямо сходили с ума, так им хотелось признаться во всем Михаэлю Даннеру, чтобы получить отпущение грехов у его святости. Именно так потом все и произошло. Он великодушно все им простил. А потом очень ловко подвел их к тому, чтобы они солгали ради него. Ему даже удалось заставить их поверить в то, что это была их идея.

— Знаете, проблема в том, что, с одной стороны, ваше доверие делает мне честь, а с другой стороны, вы ставите меня в жуткое положение. Если я вас заложу, вас выгонят из школы. Если я вас не заложу, то я не выполню тем самым свои обязанности.

А какое у него было при этом лицо! Этот заботливо нахмуренный лоб. Эти театрально взъерошенные волосы!

— И прежде всего, что мы скажем полиции? Им я тоже должен бы рассказать о вашем поведении, и в этом случае вы получите предупреждение о нарушении закона об использовании наркотических средств.

Как они все с бледными от страха лицами смотрели ему в рот! Как ловко он переложил на них ответственность!

— Должен признаться, что я в полной растерянности. Сейчас я сделаю очень несвойственную учителю вещь. Я попрошу у вас совета. Как бы вы поступили на моем месте?

Конечно, никто ничего не сказал. Это была часть его стратегии. Возникла длинная мучительная пауза, а Даннер тем временем с жутко серьезным выражением лица смотрел на них, на всех по очереди, как будто видел в первый раз. Потом уронил голову на руки: просто воплощение безнадежного отчаяния! Хотя Берит чувствовала себя так же отвратительно, как и остальные из их группы, она невольно предвкушала то, что должно было произойти. Что-то он задумал, она это чувствовала.

— К сожалению, я должен спросить вас еще кое о чем, и прошу стопроцентно честного ответа.

Все прислушались. Замолчали.

— Я хочу знать, не заметили ли вы, как моя жена вышла из хижины.

Полицейские спрашивали то же самое. Все сказали «нет». Даннер тоже. Поиски все еще продолжались. Подключили вертолеты, людей из горной спасательной службы, чтобы они в случае чего смогли быстро помочь Саскии Даннер.

Все отрицательно покачали головами. Никто ничего не заметил, никто. Даннер улыбнулся, он почему-то казался успокоившимся. Его ученики. Его кружок. Конечно же, они сказали бы, если бы видели что-то. Было бы нечестно даже думать иначе.

— Люди, я не хочу вас в это впутывать. Вы молоды, у вас все еще впереди. Я не знаю, что мне теперь делать.

И тут Петер взял слово. Бледный как мел, но решительный.

— Никто из нас ничего не слышал и не видел. Мы сидели до четырех утра в кухне, пили и общались. Мы — Стробо, Марко, Сабина, Берит и я. И ты, Михаэль. Мы пили, общались, не смотрели на часы. Мы ничего не заметили.

Наступило ледяное молчание. Берит почувствовала, как кожа у нее на голове съежилась и волосы в прямом смысле слова встали торчком. Теперь она знала, что Даннер так все и задумал, и знала также почему. Но она не сказала ни слова. Петер предложил Даннеру сделку, и если Даннер на это пойдет, то ясно одно: с Саскией Даннер что-то произошло. Или Даннер предполагает, что могло что-то произойти и боится, что его обвинят в случившемся.

Даннер снова уронил голову на руки, как будто глубоко задумался. И снова случай помог ему. В эту минуту вошел сотрудник полиции и начал допрашивать группу. Петер солгал первым. Глядя прямо в лицо полицейскому.

— Мы сидели здесь все вместе до четырех утра. Никто из нас ничего не слышал. Но тут был дым коромыслом.

— Это правда?

Полицейский обернулся к Даннеру. Даннер кивнул. И у всех словно камень с души упал. Они не вылетят из школы. Не будет даже выговора, вообще никаких последствий. Они прорвались.

Впрочем, как и Даннер. Но тогда они не хотели об этом думать.

Берит и Стробо медленно шли вниз по покатой деревенской улице. Берит по-прежнему не покидало чувство, что она совершает ошибку. Даннер — ловец душ. Она для него — не более чем вызов, потому что она открыто противопоставила себя ему. Она его не волнует как личность.

Но неделя без общения — это еще хуже.

И все же у нее было чувство, что она дает себя одурачить. Нехорошо действовать против собственных правил, даже если они ошибочны. В это она твердо верила. Что вообще-то очень странно, потому что родители не старались привить ей какие-то принципы, чем страшно гордились. Безо всякой моральной чепухи, как говорил отец своим друзьям. Единственное, чему должна была научиться Берит, — это считаться с потребностями других людей. Очень прагматичная цель воспитания. Не нужно переживать по поводу моральных устоев. Но всегда возникает потребность именно в том, чего нет.

— Даннер избивал свою жену. Я видела в окно.

Стробо уже знает об этом. Она говорила ему и остальным еще до товарищеского похода, даже еще на летних каникулах. Но ни на кого это известие не произвело особого впечатления. Петер сказал, что его родители частенько дерутся, пока кто-то из них не начнет кидаться тарелками. А потом они замечательно ладят. Но тут было все не так, настаивала Берит. Даннер избивал свою жену по всем правилам искусства. Она не защищалась, даже не кричала. Она позволяла делать это с собой, как будто это происходило уже в тысячный раз. Как будто она к этому привыкла.

— Если кто-то так поступает, в его байки просто перестаешь верить, — заявила Берит.

В ее голосе звучала мольба, совершенно неосознанно. А осознавала она отчаянное желание быть понятой, для нее было важно, чтобы кто-то согласился с ней. Постепенно она сама себе стала смешной. Может же быть, что остальные знают больше, чем она. Возможно, она просто выставляет себя на посмешище своими сомнениями.

— Даннер говорил с нами об этом, — сказал Стробо. Вокруг его рта образовывались маленькие облачка пара, когда он говорил. — Он сам страшно страдал в этой ситуации.

— Он? А как, простите, насчет его жены?

Суббота, и вся деревня будто вымерла. Слышно только их дыхание и скрип снега под подошвами. Ни души на улице, ни единой машины, ничего. В аккуратно отремонтированных домиках на торговой улице, украшенных luftmalerei, будто кто-то забаррикадировался. Ровно в двенадцать здесь закрываются магазины, и жители прячутся по домам, как будто ждут, что вот-вот случится какое-нибудь стихийное бедствие. Только весной и по выходным они выползают из своих норок, чтобы поить туристов кофе, кормить мороженым, пирожками и стричь купюры.