Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине. Ябы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т. д. Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной;всякое новое распространение — антинациональным;я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторствокончилось бы, и началось бы конституционное правление…

Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитания моего сына, на то, чтобы мало-помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния…»

Замечаете, Наполеон рисует 1812 год — именно как последнюю битву истории, то есть… Армагеддон. Установление «вечного мира», единого общего государства, наверно и правительства, или европейского надправительства, все это — верные признаки «конца света», «царства Сатаны», обыгрываемые вплоть до сегодняшнего популярного фильма «Омен»… И, получается, русские угадали Антихриста — кто, подгоняя его имя под «666», кто, обходясь без этого. Типично русский ответ — на все развернутые страницы стройных комароносо-неподтачиваемых доказательств (например, выгоды единого мирового правительства)… — пристально посмотреть, да не на сами формулы-доказательства, а в глаза автору и сказать: «А ведь ты врешь, паскуда!». И русской удачей, правда, очень редкой, бывало услышать сокрушенное: «Да, вру».

В этой, как и некоторых других главах книги, я, преимущественно, пытался сказать о «внутреннем Апокалипсисе», об апокалиптических бурях в душе участников событий. Но надо признать, что существует давняя традиция отыскивать внешние, физические, зримыезнамения «конца света», то самое «небо свернувшееся, как свиток». Какое небывалое, или скажем — редкое физическое явление могло бы приблизиться к этому в 1812 году? Кроме знаменитой «кометы 1812 года» — небесного объекта, появившегося в феврале 1812 года, как говорили — «в предупреждение»?

Без сомнения — это сентябрьская буря в Москве, буря, объединившаяся с пожаром, вызвавшая его. Москвичи помнят ураган 1998 года, и еще пару — однако, все они, как правило, сопровождаются столь же сильными ливнями. А ураган 1812 года был сухим, сильнейший ветер перебрасывал головешки и даже горящие доски через Москва-реку (пожар, как считается, начался в Замоскворечье). В Москве и ранее случались пожары, но сила и скорость того были действительно необычными. Французский генерал-интендант Дюма: «Шум пожара можно было уподобить только реву волн — это была настоящая буря в огненном море. Мы стали бивуаком на опушке леса, откуда смотрели на это истинное подобие ада. Весь громадный город представлял одну сплошную огненную равнину, пылали небо и весь горизонт».

А русская армия в ту ночь совершала главный, как признается военными историками, маневр войны 1812 года, так называемый «Тарутинский фланговый марш-маневр». Продолжая движение на восток, пройдя Москву от Киевской до Казанской дороги, и пройдя по последней до Бронниц, армия резко поворачивает на юг и, обходя Москву, идет в сторону Калужской губернии. Подобные по рисунку маневры ночью — опасны, запрещались тогдашними военными теоретиками. Ночной маневр, да еще со сменой дорог — угроза хаоса. Армия при тогдашних коммуникациях и связи могла просто потеряться, разбрестись, заблудиться и утром в таком разбросанном состоянии — быть добита противником. Но… Московский пожар помог нашим совершить этот сложнейший маневр. В 80 километрах от тогдашней границы Москвы, русская армия прошла той ночью в свете пожара. И если французы чувствовали себя, как вспоминал генерал Дюма — в аду, то русские (издали) — видели ад и догадывались, ктотам сейчас «изжаривается».

Предыдущая глава, надеюсь, показала некоторые особенности русской эсхатологии, нашего восприятия Апокалипсиса. Ближе к завершению книги будет сказано и о советской эсхатлогии, не совпадающей, да и не обязанной совпадать с русской.

Некие юмористические ощущения.

Вышерассмотренный пример «Апокалипсиса 1812 года» рисует картину народа, уверенно идущего под водительством Судьбы. Ведание, ведение своего будущего — как бы разлито во всем народе, потому, кстати, Отечественная война 1812 года и убедила Льва Толстого в стихийности хода истории вообще. А это стихийное, разлитое во всем народе знание, или чувство (интуиция): что и как надо делать… — оно, по-моему, имеет одно интересное следствие: у нас нет такого уж сверхпиетета перед отдельными «пророками», личностями, вещающими о будущем. Их, «вещих», конечно, почитают или опасаются, но… наравне с прочими колдунами, и берегинями, чародеями, ведьмами (тоже по происхождению — «ведающими»). Их власть — не абсолютна, и у настоящего «добра молодца» всегда есть возможность потягаться, исхитриться и победить «вещунов». Это, подчеркну, — отнюдь не строгий тезис, а некоторое ощущение, базирующееся на примерах… вплоть до школьного. Оттолкнуться можно и от известного стихотворения Пушкина: «Как ныне сбирается Вещий Олег…» («Вещий» — Олег и по летописям)

Главное значение слова «Вещий» по Далю: «Человек, кому все ведомо, и кто вещает будущее, прорицатель, предсказатель…».

Но, задумаемся: знаменитая (сюжет повторен, что некоторых сбивает, и в позднейшей исландской саге о викинге Орваре Одде) смерть Олега — о чем нам говорит? Олег не знает своего будущего, спрашивая волхвов, а потом еще и не может воспользоваться полученным предсказанием. Странная тут вырисовывается «Битва экстрасенсов»? На мой взгляд, здесь и проступает некая амбивалентность «вещунства» на Руси. Это НЕ библейские пророки, которые не могут ошибиться в принципе. И Олег, получивший прозвище «Вещий», согласно летописям, после похода на Царьград, не получил с ним в придачу чего-то определенного, каких-то регалий.

Князей-полководцев жаловали, бывало, и получше: «Храбрый», «Удалой», как Мстислава, «Невский» как Александра… А стать однокоренным с… «ведьмой», которая что-то там вроде знает, и ее вроде побаиваются, но которая при случае… сама сядет и на лопату, показывая молодцу, как правильно попасть в печь… Знание, «разлитое в народе» — не позволяло так уж возноситься вещунам и… вещуньям, проворонившим даже и кусок сыра…

Теперь необходимо упомянуть о некоторых элементах нашей национальной психологии, ее фундамента (с момента самой «закладки»), который и повлиял на наше специфическое восприятие «конца света». Подробнее это изложено в книге «Большой Подлог, или Краткий курс фальсификации истории»(Алгоритм, 2010).

В поисках самых первых разделительных пунктов с нашими давними оппонентами, снимая археологический слой за слоем, доходя до самых первых трещин, расходящихся континентов, так или иначе придешь к великому разделению церквей 1054 года. И потом к двум важнейшим событиям уже разделенной истории, довершившими в XIII веке этот раскол, оформившими его и сделавшими, похоже, необратимым: