Но нет: дорога, где бушевал теперь сильный ветер, была пуста…

Разразилась гроза. Два страшных удара грома потрясли всю окрестность, засверкали огненные зигзаги молнии.

Принц нервно закрыл окно и оба нерешительно переглянулись. Не было возможности произнести ни слова во время такого грохота налетевшей бури, да, кроме того, смущала неожиданная серьезность положения.

— Где ваша мать, ваш брат, ваш кузен? — спросил наконец принц сухим, холодным тоном.

— В Париже, — опустив голову, ответила Изабелла.

— В самом деле? Тогда кто же писал мне?

— Я, — едва донеслось до него.

— Вы! Но, боже мой, зачем же?

— Другой на вашем месте понял бы это… — тихо послышалось в ответ.

Изабелла была прелестна в своей позе, с опущенной головой и спустившимися темными локонами, из-под которых она украдкой следила за выражением лица принца.

Тот смутился в свою очередь и закрыл глаза, вызывая в памяти образ Полины, чтобы овладеть собой. Этот двадцатилетний принц, несмотря на свое высокое положение, был застенчив с женщинами: он еще мало знал их, а теперь был смущен не менее Изабеллы.

Неожиданный случай вывел их обоих из неловкого положения.

Лошадь принца, испуганная грозой, сорвалась с привязи и, руководимая инстинктом, бежала теперь через парк и его лужайки прямо к конюшням. За нею гнался слуга, спрашивавший себя, не свалилась ли она с неба, и мокнувший на проливном дожде. Изабелла открыла окно и сквозь шум бури отдала краткое приказание:

— Лошадь в конюшню! Позаботиться о ней!

Пока она снова захлопнула окно, принц пришел в себя и оправился. Он машинально повторил ее фразу, еще звучавшую в ушах:

— «Другой понял бы это»?.. Кто другой? С кем вы равняете меня? Все это очень странно и печально… Положительно воздух этого замка не благоприятствует мне: меня то приглашают сюда, то удаляют, и каждый раз я получаю лишь оскорбления.

— Простите, государь! — стала умолять Изабелла. — Действительно, я была слишком смела, но если бы вы знали, если бы могли знать, вы пожалели бы…

— Кого?

— Меня.

— Бедное дитя! — смягчился принц. — Что же случилось? Расскажите мне, я слушаю, и дай бог, чтобы я мог помочь вам.

— Да, вы, только вы можете сделать это! — пылко воскликнула Изабелла. — Государь, мужчины могут доказать свою преданность на деле, в битве, на поле сражения, отдавая свою жизнь, а у нас, женщин, есть только наше сердце, чтобы отдать его… Посмотрите в мои глаза, читайте в моем сердце и решайте, жить мне или умереть!

Изабелла встала прямо перед принцем, глядя ему в лицо пылающими прекрасными глазами. Ее жаркое дыхание, аромат ее волос и всего ее обольстительного существа, ее волнующая высокая грудь — все было соблазнительно близко от него.

Он потупился, чувствуя, что ему стоит только протянуть руки, чтобы Изабелла упала в его объятия. У него кружилась голова, путались мысли, в памяти мелькнули слова Полины Боргезе: «Берегись! Берегись! За тобой будут гоняться интриганки всего мира, когда твоя тайна станет известной, между ними будут молодые и красивые… Берегись!» Ему казалось, что он видит, как Полина грозит ему пальцем, и он мгновенно остыл и замкнулся в своем королевском величии.

Отступив на шаг, он торжественно произнес:

— Какие странные речи! Чтобы слушать их, вы заставили меня уехать из Парижа, бросить свои дела? Конечно, красота имеет свои права, но вы несколько злоупотребили ими. Где я? Кто вы? Я в замке Депли, у своего верного подданного, Жака Иммармона, вы — его сестра, будущая супруга Жана де Прюнже, также глубоко преданного мне. Чего же вы ждете от меня? Измены, преступления? Вы хотите, чтобы я под кровом своих друзей сделал постыднейший проступок, погубив сестру одного и невесту другого?..

— Я никогда не выйду за Жана, — прервала Изабелла.

— Может быть, — возразил принц, — но я не хочу быть причиной этого? Как можете вы думать, чтобы я унизился до такой степени?..

Она дрогнула и отступила в свою очередь.

— Как можете вы предполагать, что я в состоянии воспользоваться заблуждением юного существа, — правда, прелестного, но принимающего преданность к королю за любовь к своему принцу?.. Изабелла д’Иммармон! Придите в себя, опомнитесь! Достойно ли первого дворянина Франции то, что вы предлагаете мне?

Она слушала, крепко стиснув зубы, и наконец разразилась:

— К чему все эти фразы, государь? Вы неискренни. Лучше было бы сказать правду.

— В самом деле? Какую же?

Изабелла более не владела собой; гнев бросился ей в голову.

— Какую? Какую? — уже закричала она. — Все эти фразы о долге, об Иммармоне и Прюнже, о семье были бы очень кстати, если бы ваше сердце, — она осмелилась коснуться пальцем до его груди, — было свободно, а не отдано недостойной любви, которая — как и ваша — тоже не что иное, как измена!

— Сударыня! — предостерегающе воскликнул Людовик.

— Что, государь? Я преклоняюсь перед вашим величеством, но наши отцы и братья не для того умирали на эшафоте, гибли в геройской борьбе шуанов, чтобы прямой наследник из королей виснул на шее одной из Бонапартов и служил ее проклятому брату, чтобы угодить сестре, этой дряни…

— Сударыня! — бешено крикнул Гранлис.

Полина — дрянь! Это подействовало на него как пощечина. Он покраснел и ответил тоже оскорблением:

— А, так? Где мы, однако? Кто позволил девчонке… Разве так говорят со своим королем?!

— Ну-ну!.. Королевские уши слышали еще и не то, — окончательно теряя голову, продолжала Изабелла, — Дюбарри, например, никогда не стеснялась в своих выражениях…

Принц задыхался и не находил слов. Но, несмотря на это, он должен был признаться, что Изабелла Иммармон в своем гневе была прекрасна, как богиня. Кроме того, он сознавал, что она права относительно Полины Боргезе, что, если бы не эта принцесса, он не устоял бы перед искушением, и это смутило его.

А между тем Изабеллой овладели страх и отчаяние. Она не помня себя бросилась на колени и, ломая руки, стала молить его:

— Государь! Государь! Простите меня! Я сошла с ума, я не помню, что говорю!.. Свою собственную честь и честь семьи, собственную жизнь и жизнь всех моих родных, все в мире я отдала бы за одну надежду понравиться вам!.. О, как я мечтала, как мечтала эти дни! Любить вас, следовать за вами, разделять с вами все опасности, защищать вас собой! Я ничего уже не помню, ни кто вы, ни кто я… Кто бы вы ни были, вы — все для меня, все на свете!..

Людовик не мог видеть ее в таком положении; он поднял ее с колен и тихим голосом проговорил:

— Забудем все это!.. Ваши оскорбления — ребячество… Кроме того, я привык встречать их с самого детства, со времен Тампля… Я буду помнить только вашу преданность мне, в которой я не сомневаюсь. Я надеюсь когда-нибудь доказать вам все свое уважение, всю свою братскую привязанность к вам, Изабелла д’Иммармон, до тех же пор я останусь самым верным вашим другом.