Потом он обратился к князю Тугодумову:

— Про Батавию я уже много наслышан, а вот про Суринам — нет. Ты у нас хороший рассказчик, вот и поедешь туда, а потом расскажешь нам, чем же он хорош, что выменяли его голландцы на Нью-Амстердам? А какой был важный порт… Неужели Суринам лучше? Кого ни спрашивал про него — никто толком ничего о нем и не сказал. Вроде пока те, кто уехал туда, еще не вернулись…

На следующий день снова пришел корабль из Ост-Индии. Он был гружен китайским товаром: шелком, парчой и бархатом, фарфором, сахаром, пряностями и лечебными травами, среди которых был даже столь редкий и ценный в те времена хинный корень. Ассортимент груза пополнили китайские обои, получившие уже популярность в Европе, черный чай — ему, в отличие от зеленого, голландцы отдавали предпочтение, и конечно же всевозможные «безделушки» — вееры, текстильные изделия с вышивкой, женские украшения.

Весь этот груз был получен в китайской фактории в обмен на пряности из Батавии. Так что корабль был опять из Батавии, просто шел на сей раз по удлиненному маршруту — через китайский порт Кантон[162]. Шустрые портовые грузчики быстро наполняли тележки тюками и мешками, небольшими коробками с особо ценным или бьющимся товаром. Они выгодно отличались от матросов: если те были грязными, в давно не стираной одежде, а главное — настолько измученными долгой дорогой, что еле волочили ноги, то эти — в опрятной униформе, энергичные, веселые.

И опять поодаль от суеты, царившей вокруг корабля, стояла старушка Лиза и пристально вглядывалась в лица тех, кто спускался по трапу. Нет ли знакомого, а с ним и весточки от Годфри? Рядом с ней было еще несколько женщин, одна из них — совсем молодая, с ребенком на руках. Видимо, корабль, на котором служили их мужья, тоже не пришел. А может быть, корабль дошел, но без них: кончина на чужбине или же болезнь по дороге кому-нибудь, да выпадали черной картой на каждом судне, возвращавшемся в Амстердам.

Один из плетеных коробов, лежавших на тележке, упал на накатанный пирс, и посыпались из него тяжелые ювелирные изделия из серебра: кубок для вина, кувшины, курительница и несколько богато украшенных женских украшений. Матрос тут же нагнулся и подобрал их. Он бросил их в короб, как бросают на разработках камни — пустую породу: беспристрастно, и даже с чувством некоторого пренебрежения. Для него этот груз на несколько миллионов гульденов не представлял никакой ценности. Он был всего лишь причиной появившихся на его руках мозолей и маленькой-маленькой частью его долгой и тяжелой службы, которую он не имел права прервать до конца контракта, то есть, на протяжении пяти лет.

Этот матрос был одним из миллиона солдат и моряков, чиновников и купцов, ремесленников и людей без особого рода занятий, которые принесли присягу Ост-Индской компании за все время ее существования. Он был одним из оловянных солдатиков огромной армии авантюристов, которые надеялись увидеть в сказочной Азии «молочные реки и кисельные берега», и не просто увидеть, а похлебать их большой деревянной ложкой. Это была огромная армия людей, если учесть, что в семнадцатом веке в Нидерландах не проживало и двух миллионов…

— Лиза, а ты все еще здесь? — молодой моряк, видимо, знал ее и не раз видел именно на этом месте, как будто она и не уходила. — Нет, о твоем Годфри ничего не слышно…

Потом спустили со стапеля новое судно — «Петр и Павел». Для чужеземцев из Московии это был первый корабль, строительство которого они не просто наблюдали со стороны, но и выполняли сами. Так что каждая деревянная балка, каждая деталь этого красавца хранила тепло их мозолистых ладоней. Стофутовая махина гордо прошествовала вниз и коснулась поверхности залива. Изумленные зеваки не сводили с судна глаз: они были много наслышаны о причудах чужеземцев и потому с трудом воспринимали такой серьезный результат этих причуд.

В этот день даже солнце светило по-особенному, несмотря на то, что уже был последний месяц осени. Оно играло своими лучами, гоняя их по новой, еще не затоптанной грязью и кровью, палубе. Блики солнца пробежали по спокойной волне Северного моря — чистого и теплого в эту пору.

Трудно представить, что всего девять недель назад красавца по имени «Петр и Павел» не было и в помине. И вот он — острогрудый, с высокими мачтами и свежими парусами, с уютными каютами, мостиком для капитана, и даже — с пушками на случай пиратских налетов или же наоборот — на случай празднования победы. В «Походном журнале» «Петра и Павла» появилась первая запись о том, что готовый корабль спущен на воду шестнадцатого ноября, и присутствовали при таком важном событии послы Великого посольства.

Был вечер, и они сидели за столом в доме канатного мастера, где поселил их Николас Витсен. Это был уже не саардамский домик-лилипут, а добротный деревянный дом. Главное — окна, а через них открывается вид на другие постройки, которые убегают ровными длинными рядами, вплотную приближаясь к заливу. С утра, когда солнце поднимается из глубины синих волн и начинает раскрашивать яркими брызгами тусклое небо, оно становится необычайно красивым.: нежные краски — от розового до ярко-оранжевого — медленно выползают полукругом от линии горизонта. А вечером, вот как сейчас, можно любоваться закатом только во дворе — из окон его не видно.

— Какие там в Лейдене диковины! — царь Петр с восхищением рассказывал своим спутникам о поездке в этот небольшой голландский городок. — Чего там только нет! И египетские мумии, и норвежская хижина, и даже храм из Тафиса, коему уже семнадцать веков! А какие идолы из Африки! И чучела! Мартышек, ящеров и даже… крокодила. Я уж не говорю про мельницы — их там десятки… Такого собрания древностей[163]я еще нигде не видел. Да, надо будет написать нашим, чтобы наловили в московских прудах и выслали сюда лягушек да змей, жуков разных…

— Живыми? — переспросил его Гаврила Кобылин.

— Нет, их нужно в крепкой браге держать…

А потом Петр Великий с чувством сожаления покачал головой:

— Эх, как же я вчера там опростоволосился! За весь русский народ… Стою я в этом собрании древностей и смотрю на картину одного лейденского художника, Рембрандт его фамилия. Удивительно! Мы дали название фрегату «Петр и Павел» в честь святых апостолов, а он посвятил им несколько картин. Видно, тоже почитал святых… И вот я только начал разглядывать одну картину, как заприметил рядом с ней… Что, думаете, может стоять возле такой картины? Не знаете! Наши лапти!

— Да неужели? — не на шутку удивился Меншиков.

— Вот-вот… Смотрю, вроде, хорошие лапти, из липового лыка[164], прочные — подошва подплетена лозой. И написано: «Обувь из Московии». А этот… важный англицкий вельможа из замка Лоо Оранских, так громко сказал, что все услышали: «У них даже царь ходит в такой обуви!»