Я подошел к окну и стал наблюдать за необыкновенной игрой, которую галки затеяли с ветром. Было ли это игрой? Несомненно, притом в самом буквальном смысле этого слова: птицы получали удовольствие от своих тренированных движений, которые явно служили самоцелью.

Все эти подвиги, совершаемые птицами, удивительное использование ими ветра, изумительно точная оценка расстояний и, кроме всего прочего, понимание местных воздушных условий: знание всех восходящих потоков, воздушных ям и вихрей, – вся эта сноровка отнюдь не унаследована, она приобретается каждой галкой в результате индивидуального совершенствования.

Да, стоило посмотреть, что галки проделывали с ветром! На первый взгляд бедному бескрылому человеку могло показаться, что буря играет с птицами, как кошка с мышью; однако вскоре вы с изумлением убеждались в том, что роль мышки принадлежит как раз свирепой стихии, а галки третируют ее, как кошка свою несчастную жертву.

Птицы останавливались в воздухе почти против ветра, позволяли ему подбросить себя высоко-высоко в небеса, – казалось, что они «падают» вверх; потом, небрежно взмахнув крыльями, галки раскрывали их, переворачивались, чтобы подставить вихрю второстепенные маховые, и ныряли в воздушную пучину с ускорением большим, чем ускорение падающего камня. Еще один едва заметный взмах крыльев – теперь птицы возвращаются в свое обычное положение и под плотно зарифленными парусами несутся со скоростью ветра на сотни ярдов к западу, прямо в зубы беснующейся бури. Все это проделывается играючи и без всяких усилий, точно назло глупому ветру, пытающемуся унести птиц на восток. Незримое чудовище само производит всю работу, перенося галок по воздуху со скоростью свыше 80 миль в час; птицы не делают ничего, чтобы помочь ему, если не считать нескольких ленивых движений, меняющих положение их черных крыльев. Высшая власть над мощью стихий, упоительное торжество живых организмов над безжалостной силой неживого!

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как первая галка появилась над крышами Альтенберга, а я отдал свое сердце птице с серебристыми глазами. В нашей жизни часто бывает, что мы не сразу сознаем, что пришла большая любовь; так и я не сознавал этого, когда познакомился с первой своей галкой. Я нашел ее в лавке Розалины Вонгар, торговавшей животными; лавка эта привлекала меня очарованием воспоминаний раннего детства. Птица сидела в довольно тесной клетке, и я купил ее ровно за 4 шиллинга. Купил не потому, что намеревался использовать для научных наблюдений, а из-за внезапно возникшего острого желания напичкать вкусной едой эту огромную красную глотку, окаймленную желтой полосой по краю рта. Я собирался выпустить птицу, как только она станет самостоятельной, и позже осуществил свое намерение. Последствия оказались неожиданными – даже сегодня, после страшной войны, унесшей всех моих питомцев, птиц и зверей, галки все еще продолжают гнездиться под крышей нашего дома. Ни одна другая птица, ни одно другое животное никогда не вознаграждали меня столь щедро за проявленное к ним сострадание.

Немногие птицы – более того, немногие высшие животные (колониальные насекомые – явление совершенно другого порядка) – характеризуются столь высокоорганизованной общественной и семейной жизнью, как галки. В соответствии с этим лишь у немногих животных детеныши столь трогательно беспомощны и настолько зависимы от своего воспитателя, как птенец галки. Как только стержни перьев крыла достаточно окрепли, чтобы поддерживать тело в полете, юная галка неожиданно стала проявлять ко мне поистине детскую привязанность. Она отказывалась даже на секунду оставаться наедине с собой, летала за мной из комнаты в комнату и издавала отчаянные крики, если я все же вынужден был оставить ее в одиночестве. Я окрестил ее Джок по ее призывному крику, и в тот день была отдана дань традиции: называть первую птицу, относящуюся к виду, дотоле не воспитывавшемуся в изоляции, подражая ее характерному видовому крику.

Окончательно оперившаяся галка, привязанная к своему воспитателю всей силой юношеской любви, представляет собой один из наиболее замечательных объектов наблюдения, какие только можно себе представить. Вы уходите куда-нибудь, взяв галку с собой, и наблюдаете с близкого расстояния манеру ее полета, собирания пищи – короче, все ее повадки в обстановке совершенно естественной, где птица не стеснена в своих движениях решетками клетки. Едва ли когда-нибудь мне удавалось узнать так много нового о сущности животных от других моих зверей и птиц, сколько я узнал от Джока в то лето 1925 года.

Многим я был обязан своему умению имитировать крик галки, и скоро она стала предпочитать меня всем другим окружающим ее людям. Я получил возможность совершать длительные прогулки пешком и даже на велосипеде, в которых птица сопровождала меня, как верная собака. Хотя я нисколько не сомневаюсь в том, что она знала воспитателя «в лицо» и предпочитала мое общество всякому другому, тем не менее она иногда покидала меня и следовала за другим человеком, если он передвигался быстрее, особенно если он перегонял нас. Стремление следовать за чем-то, что двигалось прочь от нее, было чрезвычайно сильно у юной галки и почти определенно выглядело как действие непроизвольное. Как только Джок оставлял меня, он сразу же замечал свою ошибку и исправлял ее, поспешно возвращаясь ко мне. Когда он стал старше, то научился подавлять в себе импульсивное стремление преследовать прохожих, движущихся с большой скоростью. Однако и после этого я часто мог заметить легкое вздрагивание или мимолетное движение вслед торопливому путнику.

С еще большим душевным конфликтом Джок сталкивался в тот момент, когда перед нами взлетала серая ворона или группа этих птиц, весьма обычных в округе. Зрелище машущих черных крыльев, принадлежность которых трудно было установить на большом расстоянии, вызывало у галки непреодолимое стремление преследовать их обладателей, стремление, которое птица никогда не научилась подавлять в себе, несмотря на множество горьких экспериментов. Галка слепо неслась за воронами, которые неоднократно завлекали ее, и можно считать большой удачей, что она не погибла и не заблудилась. Наиболее замечательно было поведение галки, когда вороны усаживались: в тот самый момент, когда волшебство машущих черных крыльев переставало действовать, Джок сразу же терял всякий интерес к их обладателям. Если летящая ворона притягивала его с ошеломляющей силой, то сидящая была ему безразлична; как только вороны приземлялись, они уже были не нужны ему; Джока охватывало чувство одиночества, и он начинал звать меня тем странным жалобным тоном, с помощью которого молодые заблудившиеся галки призывают своих родителей. Услышав мой ответный крик, Джок сразу же взлетал и несся ко мне с такой решимостью, что часто увлекал за собой и ворон, которые следовали за ним, как за предводителем всего отряда. В эти моменты вороны столь слепо следовали за Джоком, что замечали меня, когда оказывались почти рядом. Когда они наконец замечали меня, то приходили в неописуемый ужас и устремлялись прочь в такой панике, что Джок, зараженный всеобщим испугом, снова улетал прочь вместе с ними. Когда я понял, в чем дело, то во избежание осложнений старался быть как можно более заметным, чтобы предупредить приближающихся ворон о своем присутствии раньше, чем могла возникнуть паника.

Врожденные и приобретенные элементы, подобно отдельным частичкам в мозаике, соединяются друг с другом и формируют совершенный рисунок поведения. Однако у птиц, выращенных в неволе, естественная гармония всей конструкции неизбежно оказывается частично нарушенной. Все те действия и реакции, которые связаны с общественной жизнью животного и при этом не предопределены наследственностью, но получены за счет индивидуального опыта, имеют тенденцию отклоняться от естественного течения. Иными словами, они адресуются людям, вместо того чтобы быть направленными на других особей того вида, к которому принадлежит птица. Как Маугли Киплинга считал себя волком, так и Джок мог бы, не задумываясь, назвать себя человеком. Только вид пары машущих черных крыльев звучал для него унаследованным призывом «Лети с нами!». Пока галчонок передвигался по земле, он видел себя человеком, но в тот момент, когда он взлетал, – становился серой вороной, ибо эти птицы впервые пробудили в нем стайный инстинкт.