Кытин заелозил локтями по столу и приподнялся. Антон Пахомыч был таким большим человеком, что одно присутствие при телефонном разговоре уже носило как бы официальный характер.

— Антоша? Это Гурий, — пророкотал в трубку Белявский. — Ну что, старый бюрократ, все песочишь министров?..

Кытин поперхнулся нервным кашлем.

— …Как мама, спрашиваешь? Спасибо… А твоя? Ну и прекрасно… Слушай, помнишь, была договоренность насчет Кытина? Так он согласен в панельном… Да, да, только окна на юг…

Кытин зажал рот рукою, а другой отчаянно замахал, как бы говоря: «Пусть хоть на север!» Но Гурий Михайлович не унимался:

— Но паркет, Антоша, непременно!.. Лифт и телефон?.. Само собой!! Ну, будь… Вечером навещу.

Гурий Михайлович положил трубку и смерил онемевшего Кытина с ног до головы.

По лицу литературного издольщика плавала конфузливая улыбка. Он был счастлив и морально убит.

* * *

По дороге домой автор сорока семи непринятых рассказов задиристо подмигивал прохожим и вальсировал в самых неподходящих местах. В голове Кытина плавал розовый туман.

А Гурий Михаилович тем временем мчался на своем «Москвиче» за грузовиком и, обгоняя его, кричал из окошка шоферу:

— Сева, потише! Эти дрова могут в порошок стереться…

Это он вез драматургу Золотарю мебель стиля «павловский ампир». Настроение у Белявского было еще лучше, чем у Кытина: «ампир» был отказан Гурию Михайловичу задарма (ради христа, только машина и грузчики — ваши) благородной и бескорыстной вдовой Стейльмах, отъезжавшей к родне в Острогорск.

Когда грузовик подкатил к дому Золотаря, во двор выбежал сам Иван Сысоевич и его жена Анюта в байковом халате типа «бывший мулла» и тапочках на босу ногу.

— Батюшки мои! За что же такое наказание?! — закричала она. — У мамы мебель и то лучше… Ты посмотри, Иван!

Иван Сысоевич влез одной ногой на колесо и посуровел лицом. Мебель была настолько древней, что древесные жучки считали ее, наверно, исконной родиной и за ее пределы не выбирались.

— Как это прикажете все понимать? — зло осведомился Иван Сысоевич, не слезая с колеса.

— Я о чем собственно, Иван Сысоич, думал, — заспешил Белявский, — чтобы, значит, и мебель, и собака, и прочее были у вас исключительно благородных кровей. А как же! Я и деньги уже в управление погранвойск внес…

— Да вы что, мебель-то из-под обстрела вывезли, что ли? — встряла в разговор непонятливая Анюта. — Вон она вся в дырках!

— Это ничего… это бывает, — засуетился Белявский. — Где лачком пройдемся, где морилкой… А как вы думали? Это же чистой воды ампир! Редкость!..

Иван Сысоевич колебался и смотрел на вдовий «ампир» подозрительно.

«А, была не была! — решился Гурий Михайлович! — Не то деньги еще потребует обратно».

— Я еще о чем думал, — сказал он, — чтобы мебель по своей редкости соответствовала картине. Чтобы была, значит, полная гармония…

— Какой картине? — вскинул голову Золотарь. — Не понимаю.

— Здрасьте! Если уж вы мне поручили взять на себя благоустройство — будьте спокойны! Руководить — это значит предвидеть…

С этими словами Белявский извлек из «Москвича» «Голубого козла» и представил Золотарю:

— Вот, извольте взглянуть. А как же! Для кого я старался? Сколько шуму-грому из-за нее сейчас… Эта та самая картина… прямо из Янтарных Песочков.

Ивана Сысоевича бросило в озноб. Козел смотрел на него ну совсем по-человечески, будто был близким, но потерянным волей случая другом.

— Тот самый?! Из Песков? — переспросил он, сглотнув слюну. — Это замечательно! Заносите мебель в квартиру.

— Он самый. Чистых кровей! — подлил масла в огонь Белявский, подавая знак грузчикам. — Пока я этого «Козлика» вез, у меня его чуть с руками не оторвали…

Только тут он вспомнил, что обещал вернуть сегодня картину, но подумал об этом вскользь и безрезультатно.

Куда крепче помнил уговор Герасим Федотович. Без четверти десять он прибыл к Белявскому на Калужскую и до двенадцати безуспешно утоплял кнопку звонка. Герасим Федотович ждал до вечера, обтесал башмаками всю лестницу, но явился к Бурчалкину в гостиницу ни с чем.

— Как, вы с пустыми руками? — встретил его Стасик. — Ну, знаете ли, Герасим, я вам не Муму! Где картина?

Герасим пояснил. Соперники сели в такси и вместе поехали на Калужскую.

Гурий Михаилович все еще не появлялся. У дверей царапал дерматин и громыхал кулаком беспардонно обманутый Кытин: на страницах вечерней газеты он дважды — с одного раза не поверилось — собственными глазами прочел, что всесильный Антон Пахомович еще позавчера прибыл во главе делегации строителей на Кубу.

Трудящиеся Гаваны тепло встретили Антона Пахомовича.

Гурий Михайлович дома не ночевал и безуспешные розыски привели Стасика в редакцию «Художественных промыслов».

Бегать по отделам ему не пришлось. На лестничной клетке между вторым и третьим этажами нервно прохаживался литиз-дольщик Кытин. В его глазах мерцала грубая решимость. Пиджак Кытина оттопыривался, будто он держал за пазухой котенка. Но судя по обстановке, там было нечто более твердое и неодушевленное.

«Пресс-папье, — подумал Стасик. — А Гурий Михайлович, видать, не появлялся».

— Не приходил? — спросил он на всякий случай.

Кытин заложил руки за спину и покачал головой.

— Придется снова на Калужскую, — сказал Стасик.

— Бесполезно, он отключил звонок и не открывает, — буркнул Кытин. — Ждите лучше тут. Сегодня выплатной день.

Стасик облокотился на перила и закурил.

Мимо проносились воодушевленные получкой сотрудники. Вскидывая ноги в неизвестном танце, проскакал гогочущий фотокор по отделу спорта Пионов. Деньги он держал в кулаке и, пробегая, показал их зачем-то Стасику. Следом показалась мрачная деловая группа: плотный конвой кредиторов вел в бухгалтерию невозвратчика денег, а по-местному «нумизмата», Мадамского. У Мадамского скреблись на душе кошки. Он тяжело отшучивался и старался выглядеть молодцом.

Перед самым обедом, отряхивая на ходу синие галифе с выпоротым кантом, в кассу проследовал завхоз Сысоев. Зарплату он каждый раз получал последним, стараясь тем подчеркнуть, что служит бескорыстно.

В третьем часу на лестничной клетке показался Роман Бурчалкин.

— Наконец-то! — закричал Стасик, прыгая через ступеньку навстречу. — Вот кто мне найдет Белявского. Здравствуй, Роман!

— С приездом, — сказал Роман. — Ну, как успехи? Нашел свою картину, или вопрос стоит опять в той же плоскости: «Брат я тебе или не брат?»