Записи о времени оказались самыми запутанными. Хоть сами слова и с легкостью переложили на варкский, они с трудом складывались в общий текст, потому что здесь Ребус прибегал к собственноручно изобретенной терминологии и искаженным метафорам, доступным лишь его недочеловеческому рассудку порочного гения. Продираясь сквозь «трансвременные маятники» и другие не подлежащие объяснению словесные выкрутасы, Виалла будто и сама превращалась в маньяка.

– Ей надо ехать домой и ложиться в акушерский покой, – качал головой Церус. – Дама в положении не смеет перенапрягаться.

– Смею, – огрызнулась Виалла, на миг отвлекшись от бумаг. Она тут же погрузилась обратно в пучину Ребусовых изысканий, забыв обо всем на свете.

Ее чуть ли не силой заставляли есть, а в чувство на короткое время ее могли привести лишь новости о муже. Когда Бенидора сказала, что завтра навестит Дитра в больнице и отнесет ему записи о времени, на истощавшем, с мешками под глазами лице Виаллы появилась улыбка.

– И поговори с его душевником, – сказала госпожа Парцеса, – обязательно с ним поговори.

Писательница не могла отказать ей.

* * *

Бенидора собрала для Дитра перепечатки, которые никогда не войдут в книгу. Она сказала, что Парцесу это может помочь узнать, с чем он столкнулся. Записи были о времени, об огне и прочем, но суть их сводилась к тому, что Ребус был категорически не согласен растворяться во всемире даже после смерти. Она ушла к Дитру утром, пообещав вернуться через несколько часов.

Ралд и Церус пили бодрящую настойку, когда в дверь постучал привратник. Он держал за ошейник гончую собаку. На ошейнике капсулы не было, зато к спине животного крепился бардачок с посылкой. Поскорее, пока не увидела Виалла, Ралд освободил собаку от ноши, и та унеслась в отделение связи. Привратник подмигнул Найцесу и сказал, что не расскажет госпоже Парцесе о служебном животном, и ушел.

Андра прислала целую папку с материалами о семье Ребуса. Пробежавшись взглядом по бумагам, Ралд с удивлением понял, что все они относились к свидетельствам столичных жителей. Из папки выпала короткая записка, которую он сперва не заметил. От руки Андра коротко пообещала в дальнейшем дослать то, что она обнаружила в Акке, пользуясь властью Министра. Копии материалов педантичная Андра не поленилась заверить.

Ребуса подбросили к порогу благотворительного дома сирот третьего дня год девятьсот семьдесят девять. Кто мать, так и не узнали, но в пеленку к младенцу она засунула записку о том, что мальчика зовут Рофомм Ребус. Андра же с высокой долей вероятности предполагала, что мать звали Лирна Сироса. Прилагалась выписка из столичного морга, где было указано, что четвертого дня год девятьсот семьдесят девять к ним поступил труп женщины с личником на имя Лирны Сиросы. Лирна Сироса значилась жительницей Чистой Коммуны, что под агломерацией Акк. Умерла Лирна Сироса от истощения и внутреннего кровотечения, вызванного, по всей видимости, недавними и тяжелыми родами. За трупом никто не пришел, и восьмого дня Сиросу кремировали за городской счет.

В подтверждение своей теории Андра прилагала подробную карту области вокруг Акка. Чистая Коммуна (уничтожена в год девятьсот восемьдесят три во время антисектантской кампании) находилась в двадцати трех сотнешагах от городка Марил, населенного в основном бывшей гралейской знатью, среди которых были члены семьи Ребус.

Также в папке имелись материалы из полицейских отчетов, и все они касались сиротского дома в маленьком спальном городке столичной агломерации. Одна из записей обрывалась посередине, рядом стояла заметка Андры о том, что материал взят из полицейского архива довоенного времени, и запись была повреждена во время одной из атак Доминиона. В год девятьсот восемьдесят шесть выбросился из окна мужчина из детдомовского персонала. Мальчик (Ребус, Рофомм, семь лет), находившийся в комнате, из окна которой выпрыгнул человек, сказал полиции, что не знает, почему человек это сделал. Полиция приложила неподтвержденные свидетельства других детей, которые говорили, что этот человек «странно с ними себя вел», не уточняя, в чем странность проявлялась. Воспитатели же говорили, что дети выдумывают. Полиция не нашла подтверждения словам детей, как и, впрочем, доказательства тому, что Ребус, Рофомм, мальчик семи лет, мог вышвырнуть из окна взрослого мужчину. Ралд понял, что пройдет лет десять, и этот мальчик будет с папиросой в зубах рассказывать однокашнице о том, как он ненавидит извращенцев.

Детей регулярно проверяли врачи, в том числе и душевник. В год девятьсот девяносто три, когда войска Доминиона еще не добрались до голодающей столицы, врачи заключили, что воспитанник по имени Рофомм Ребус отличается отменным здоровьем даже по гралейским меркам, а учитывая тяжелое время, это и вовсе удивительно. Дети недоедают, и в этом возрасте многие в среднем ростом ниже медицинской нормы и часто болеют.

Записи душевника представляли собой наибольший интерес. Он отметил высокий интеллект и эмоциональную уравновешенность Рофомма, на первый взгляд никаких душевных травм или уродств не обнаружено. Далее начинались странности. Другие дети говорили, что Рофомм отнимает у них еду, а им никто не верит. С ним невозможно о чем-либо договориться – об обмене сладостями на игрушки, например. Если Рофомму что-то надо, он просто отберет это у тебя. Душевник решил зайти с обратной стороны и спросил мальчика, есть ли у него друзья. «Нет, откуда им взяться? Они называют меня гралейской мордой и не хотят со мной играть», – ответил он мне. Но в разговорах со мной другие дети ни разу не упоминали национальности Рофомма Ребуса и все их жалобы касались других проблем. Я сказал это мальчику, на что он ответил мне с самым честным видом: «Они очень хорошо лгут, доктор. Они же не хотят, чтобы вы заподозрили их в душевном уродстве». Всемирным чутьем я увидел, что лжет Рофомм, но ничего ему не сказал.

Но другие дети были больше похожи, если можно так сказать, на детей, даже те, у кого было обнаружено отставание в интеллектуальном развитии. Я проверял их эмоции, показывая страшные картинки и игрушку в виде сигнальной собачки, которую можно дергать за веревочки на лапках. Страшная картинка (гигантский паук, нападающий на крохотного человечка) заставила мальчика скучать, он сказал, что такого не бывает, пауки не могут вырасти до таких размеров. Собачке же он вежливо улыбнулся, но не рассмеялся. При улыбке работали лишь мышцы рта, глаза он при этом не прищурил, как бывает при искренней радости. Когда я спросил под конец, кем он хочет стать, когда вырастет, он ответил: «Кем-нибудь всемирным».

Бенидора вернулась позже, чем они ожидали. Ралд радостно сообщил ей, что от Реи поступила солидная посылка с информацией о Ребусе, он восхитился ее умением узнавать то, на что следователи не обратили внимания.

– Дитр будет в восторге, – трещал Ралд, у которого впервые за долгое время настроение было почти хорошим.

И вдруг он заметил, что писательница ведет себя как-то странно. Она не хлопала его по спине, не поругивалась и даже не курила. Ее крупный стан держался так, будто под платьем у Бенидоры была палка. «Что-то узнала, – подумал Ралд, – что-то страшное». Из столовой вышла Виалла, которая выглядела такой усталой, что даже не заметила странного поведения приятельницы. Виалла спросила про мужа, а Бенидора ответила: