Из будки, по обыкновению, торчали две собачьих морды: пуделя Цезаря и его закадычного друга сторожевого пса Грума. Они не спали, осматривали, высунув языки, сараи пристроечки и слушали, как дремотно жужжали пчелы над круглой липой посреди мощеного двора. Вдали за каменной оградой выли проносившиеся вдоль шоссе автомобили. Только они одни не отдыхали в этот час.

Пойти к экономке? Тоже спит, или нянчится в кухне со своими утятами, или обматывает черными нитками стальные лапки очков, чтоб ушам не так больно было… Бог с ней. Еще гарус[54]посадит мотать.

К пруду нельзя. Дал слово один не ходить. Уж если мужчина дал слово, нечего крутить. Никто не увидит? А совесть на что? Так под ложечкой сосать начнет, что и места себе не найдешь.

Игорь завертелся на левой ноге в одну сторону восемь раз, в другую двенадцать, такое у него правило было, и пошел в свою воздушную спальню.

По узкой лестнице флигеля, где жили экономка с птичницей, надо было пробраться на чердак. Вдоль чердака среди пыльного хлама, в котором Игорь так любил копаться, шла дорога на крышу, через затянутое паутиной крайнее окошко. Стать на сундучок – раз! – подтянуться на мускулах – два! – и ты на крыше, только ступай осторожно, чтобы грохот железных листов не разбудил никого во флигеле.

На покатом скате между уютной старой трубой и оконным выступом стояла плетеная кушетка-инвалид. Игорь сам ее еще вчера после обеда сквозь окно протиснул, как она ни упиралась. Тростниковые раненые ноги перевязал бечевкой, а вместо четвертой, недостающей, подставил чурбашку. И чтоб кушетка не скользила вниз – долго ли загреметь со своей постелью о кирпичи мощеного палисадника! – мальчик сквозь камышовое сиденье продел проволоку и крепко привязал его к трубе. «Стой и не рыпайся», – как говорила птичница корове, когда принималась ее доить.

Игорь разлегся на своем ложе. Чудесно! Уперся пятками в загнутые плетеные крылья, как в стремена, и засмотрелся. Земля исчезла. Ни людей, ни собак. Ни уроков, ни большого дома, ни твердых садовых дорожек… Над головой зонтик каштана, зеленое вырезное опахало со светлыми колючими шариками плодов. В листьях запуталось облачко, плывет-плывет, никак выбраться не может. Ветви плавно качнутся и опять замрут – это ветер развлекается. Налетит из парка, дунет и опять назад… Шмель над самым носом пролетел раз пять, а сесть не решается. Он, может быть, думает: «Что это на крыше? Если булка, почему дышит… Если мальчик, почему притих…» Высоко над каштаном – десять, пятнадцать каштанов друг на друга поставить, не достанешь – золотой стрекозой засветился на солнце аэроплан. А вдруг пилот (жарко ведь!) бутылку пива из горлышка высосет и выбросит ее прочь в голубой воздух! Игорь даже лоб локтем закрыл: шишка бы с картошку вскочила…

Сбоку в ярко-васильковом небе (такого цвета у мамы в шкатулке бисерная закладка) сквозит-белеет тонкий месяц, будто турецкая загнутая туфля. Есть ли на луне каштаны? И можно ли с луны, если направить на Землю самый большой телескоп, увидеть на крыше мальчика, который лежит на плетеной кушетке и улыбается?

Слева над гребнем крыши торчит шпиль деревенской колокольни с жестяным петухом. Петушку весело, он поворачивается по ветру, видит шоссе, автомобильную пыль, далекий вокзал и светлый канал за рощицей. Вот только летать он не может, и легкие ласточки, проносясь над ним, точно подсмеиваются: «Сидишь? Чик-чирик! А мы вот летаем…» В соседнем саду по ту сторону ограды заухали лягушки. Древесные, съедобные. Игорь как-то пробрался в тот сад – привратник позволил, – два часа по всем деревьям лазил, ни одной лягушки не видал. Должно быть, под листьями прячутся: зеленое в зеленом. Но ведь русский мальчик лягушек не ест, зачем же от него прятаться?

И почему они сегодня так рано распелись? Ведь на колокольне только что пробило час. Странные лягушки… Может быть, у них сегодня полковой праздник или ихняя принцесса первый приз за прыжки получила?..

Мальчик перевернулся на бок, подложил под щеку сонную ладонь и закрыл глаза. И так дремотно шипели листья, и ветер так ласково перебирал волосы на висках, и где-то на липе у ворот так томно стонала горлинка, и за оградой так гулко ухали лягушки, что никак нельзя было не заснуть…

Корова взобралась по веревочной лестнице на крышу и укоризненно покачала над желобом головой.

– Спишь? В такую погоду?

Игорь вытаращил глаза…

– Вовсе не сплю. Валяюсь… Как тебя лестница выдержала?

– Му! Странный вопрос. Во сне корова даже летать может. Вроде мыльного пузыря. Пойдем на лужок, мальчик. Моему теленку одному скучно…

И, быстро перебирая копытами, полезла вниз, бойчее любого пожарного.

Игорь спустился за коровой, вежливо приподнял за пупочек свой берет и спросил:

– Можно на тебя верхом сесть?

– Можно. Только не хлопай пятками по бокам. Я этого не выношу.

Кто бы подумал, что корова так чудесно может рысью бегать: плавно и широко, как цирковой конь, выносит передние ноги, голову кверху задрала, хвост штопором, на хвосте лиловый бант… И ржет! А за рога так удобно держаться.

– Можно пятками хлопнуть?

– Я тебе хлопну…

– Только один раз!

– Я тебе хлопну!!

И со злости сразу в галоп перешла. Обогнули быстрым аллюром клумбу перед большим домом. Во втором этаже заскрипели жалюзи. Показалась взволнованная голова мамы:

– Игорь! Ты с ума сошел… Сейчас же слезь!

– Мы во сне, мамуля! Это неопасно.

– Игорь!!

Куда там… Клен хлестнул веткой по лицу, дом исчез, мама исчезла, в парке деревья расступаются, дорогу дают. Вот и лужок. По белой кашке во всю прыть мчится наперерез теленок.

– Мук-мук! Можно и мне покататься?

– Стыдно… Ты большой.

– А мальчик – маленький? Не позволишь, три дня молока пить не буду… Слышишь?

– Садись-садись. Беда с этими телятами!

Теленок разбежался, вспорхнул и очутился за спиной Игоря. Обхватил его сзади ножками, копытцами перед носом болтает – весело! Помчались. А из-за решетки пулей вылетел пудель Цезарь. С визгом взвился на воздух и прямо на корову. Обхватил теленка лапами и стал корову хвостом по бокам подгонять.

– Ну, это уже свинство! – заревела корова.

Дала задними ногами свечку и всю компанию на траву свалила.

Игорь протер глаза, привстал на коленках – ни коровы, ни пуделя, ни теленка. А из дымящегося пруда – новое дело! – подымается цугом длинная-длинная процессия: угри на хвостах, как толстые вопросительные знаки, жирные карпы. Обошли вокруг мальчика, сомкнули круг и остановились.

– Что такое? Разве рыбы по суше ходить могут?