– А Мишкиного отца, – спросила Кира, – вы не пытались найти?

– Как же, пытались, и довольно долго искали. Нашли. Жил он в Кронштадте, служил в военной части. Рванули туда на майские – да, точно, на майские, – уже было довольно тепло, и мы поехали в одних рубашках. Очень было тепло, – повторил он. – Ну и приехали. Нашли этого… дядю. Все объяснили ему: Ольга Сергеевна умерла, Мишка, его родной сын, остался один на всем белом свете. Папаша этот… Смотрел на нас как баран на новые ворота. И молчал, брови хмурил. А потом выдал: и чего вы приехали? Говорите сразу, чего вам надо. Ну мы переглянулись и пошли себе прочь. Мишка, правда, тогда… Прости, может, мне не надо тебе это говорить… Мишка тогда разревелся. Прости, – повторил он.

– Какое «прости», Леша? – удивилась Кира. – Правда, я ничего об этом не знаю. Нет, про маму, конечно, знаю, про Ольгу Сергеевну. А вот про папашку Мишка мне никогда не рассказывал. Наверное, сильно болело.

– Болело, – кивнул Зяблик. – А как ты думаешь? Родной отец – и такая вот сволочь. В общем, стали мы выживать. Вдвоем. Правда, Мишка скоро женился на этой Нине.

– Ты ее знал? – спросила Кира. – В смысле – хорошо знал?

– Да что там было знать? Нина и Нина. Пригрела его, накормила. Создала, так сказать, иллюзию. Замуж очень хотела. Да, ждала из армии, было такое. Письма писала, поддерживала. За это, конечно, спасибо. Что говорить. В загс они пошли после того, как она объявила о своей беременности. Мишка не хотел. Говорил, что не любит ее. Но пришлось – куда денешься. А Катьку свою обожал, это правда. И мучился очень, когда… Ну, когда появилась ты. А я ржал, что его негативный опыт навсегда отвел меня от женитьбы. Спасибо ему говорил. А он обижался, дурак. Потому что был очень несчастлив, страдал – из-за дочки.

– Да, все у нас было непросто, – грустно сказала Кира.

– В Мишкиной жизни вообще все непросто, – подтвердил Зяблик. – Не то что у меня.

– Слушай, Леш, – решилась Кира, – ты меня извини ради бога, конечно, это совсем не мое дело. Но на правах старого друга… Леша, что у тебя происходит? Ну, эта квартира… – Кира смущенно и растерянно обвела комнату глазами. – В смысле, где всё? Все твои вещи? И куда ты – снова прости – исчезаешь по утрам? Нет, я не из любопытства, просто переживаю за тебя. Ты заболел? Или долги? Не хочешь – не отвечай, ты не обязан.

Зяблик встал, прошелся по комнате, постоял у окна. Раскурил новую сигарету и наконец ответил:

– Долги. Долги, Кира! И какие долги! Не расплатиться. Но я честно пытаюсь. – Он повернулся и внимательно посмотрел на нее. – А ты уверена, что хочешь послушать? Готова?

– Готова, – неуверенно сказала Кира, она уже была не рада, что затеяла этот разговор.

Зяблик по-прежнему стоял у окна.

– В общем, так. У меня, Кира, есть сын. Да, мой родной и единственный сын. Откуда? Ну ты ж понимаешь, в молодости наследил. – И он безнадежно и обреченно махнул рукой. – Мать его родила парня, как ты догадалась, не сказав мне ни слова. Просто взяла и родила «от любимого мужчины» – это ее слова. И никогда, ни разу, ничего не потребовала. Ни внимания, ни любви, ни денег – никогда, повторяю. Родила для себя. Это, кажется, так у вас называется?

Кира вздрогнула: «родила для себя», «это, кажется, так у вас называется». Зяблик ее реакцию не заметил и продолжил:

– Родила, сама принесла из роддома. Нет, кто-то, конечно, встречал: мама, подружки. Мать у нее, слава богу, была – тащили этот нелегкий воз вместе. Материально им было нелегко, конечно. Но повторяю – ни разу она не пришла ко мне за деньгами. Когда парень вырос и стал требовать правды, она рассказала, и была, думаю, права. Сын имеет право знать, кто его отец. Ну и потом, знаешь, я на всю жизнь запомнил Мишкины слезы – тогда, в Кронштадте, – на всю жизнь. Как мы обратно ехали в поезде и он рыдал – в подушку, конечно. Стеснялся. Даже меня, представляешь?

В общем, одним весенним деньком мой сын ко мне пришел, и мы познакомились. Как я был счастлив, Кира! Невероятно счастлив, поверь, просто разрывался от счастья. Мир, известный до самых гадких и отвратительных мелочей, давно неинтересный и мрачный, снова расцветился разноцветными красками – я снова стал чувствовать запахи: вот сирень расцвела, вот жасмин. А вот пахнет в лесу грибницей и прелыми листьями. Счастье, кругом одно счастье! И все тут. Я снова стал жить. Мне было для кого, Кира. У меня появился сын. А я тогда уже отлично знал, что такое одиночество и усталость. – Он резко развернулся и посмотрел на нее.

– Да, да, Лешенька! – поспешила его поддержать Кира. – Конечно же, я все понимаю! Такое счастье, господи, – обрести сына! Ты ведь уже не надеялся, не рассчитывал. А тут сын!

Зяблик молча кивнул и повторил:

– Да, сын. Спасибо.

– За что же спасибо, господи? Я за тебя так рада, Зяблик!

– Ну, еще кофе? Или чаю?

Кира нетерпеливо отмахнулась:

– Да потом! Давай, рассказывай дальше! Делись своим счастьем! А мама его? Твоего мальчика? Вы… подружились?

– Подружились, можно сказать. Зла она на меня не держала. Это был ее выбор, я же ничего не знал. Нет, я себя не оправдываю, сволочью я был еще той! Бросил ее и все тут же забыл. Да и романа у нас особого не было – так, пару раз всего встретились, и все, разошлись как в море корабли. И никогда больше не пересекались. Она меня простила, конечно. Да и сколько воды утекло! Умница она была, все про меня понимала, про баб моих, про мою жизнь. Словом, все у нас с ней сложилось – по-дружески, по-соседски. И она была счастлива, что мы теперь есть друг у друга – я и ее сын. Мой сын. Я тебя не утомил? – спросил он. – Ты не устала?

– О чем ты, ей-богу? – горячо возразила Кира. – Давай продолжай!

И Зяблик продолжил:

– С парнем моим у нас сложились хорошие отношения. Не сразу, конечно. Шли мы тихонько и осторожно – боялись спугнуть. Но в конце концов мы подружились. Два раза вместе ездили на море – он захотел. Ох, как я ненавижу эти переполненные народом пляжи, эти тела, эти курорты! Но стойко терпел – ради сына. В Карелии были, сушили грибы, собирали ягоды – бруснику, клюкву. Он говорил – мама любит. А я и не знал, что она любит, его мать… А на море, в Алуште, он искал ей подарки – и радовался, когда покупал.

Женился он рано, едва исполнилось двадцать один. Говорил, что страшно влюбился. Мать его отговаривала, а я поддержал: сам прожил бобылем, остался одиноким – слишком долго раздумывал. Да и девочка оказалась хорошая, из Питера. Правильная. Сыграли свадьбу, и они зажили. Я подарил им машину – продал тут кое-чего и подарил. В общем, все было нарядно. – Зяблик замолчал и нахмурился. – А потом, Кира… А потом они поехали в путешествие. В Ригу. И по дороге разбились. Она умерла сразу, не приходя в сознание. А он… Его, слава богу, спасли. За три года девять операций.

Мы привезли его в Москву. Я поднял всех, как понимаешь. Вызвали лучшего хирурга из Склифа. Собирали его по частям. – Зяблик снова замолчал и закурил сигарету.