окончанием Великой Отечественной войны, рассчитывая на амнистию и смягчение режима для заключенных, она обращалась по этому вопросу в высокие инстанции.

«Председателю Президиума Верховного Совета СССР

тов. Калинину М.И.

от гражданки Тодорской Услады Александровны,

проживающей в гор. Москве по ул. Жуковского,

дом 12, кв.15.

Паспорт ХIV – СУ № 572818

ЗАЯВЛЕНИЕ

В связи с победоносным завершением войны с гитлеровской Германией прошу Вас пересмотреть дело моего отца – Тодорского Александра Ивановича, арестованного органами НКВД в г. Москве 19 сентября 1938 г.

Тодорская У.А.

11/VII—45 г.» [106].

Поперек текста данного заявления имеется надпись «Отказано» и роспись Главного военного прокурора Н.П. Афанасьева. И число – 23.VIII.45.

Спустя несколько месяцев Лада Тодорская свою просьбу повторила, на этот раз направив заявление в адрес И.В. Сталина.

«Народному Комиссару обороны

Генералиссимусу тов. Сталину

(от) дочери бывшего начальника Управления высших

военно-учебных заведений Красной Армии

комкора Александра Ивановича Тодорского —

Тодорской Услады Александровны.

ЗАЯВЛЕНИЕ

19 сентября 1938 г. был арестован, а затем Военной коллегией Верховного Суда СССР осужден сроком на 15 лет лишения свободы за участие в военном заговоре мой отец Тодорский Александр Иванович. Я не знаю, насколько виноват мой отец в том преступлении, за которое он осужден, но со времени его ареста прошло уже 7 лет. Отец мой в настоящее время болен и тяжелые годы переживаний его преждевременно состарили, так что дальнейшее содержание его под стражей бесспорно окончательно подорвет его здоровье.

В связи с победоносным окончанием Великой Отечественной войны ходатайствую перед Вами или о пересмотре дела моего отца в сторону снижения назначенного судом наказания, или помиловать его, применив амнистию в связи с победой над гитлеровской Германией.

Тодорская.

Москва, ул. Жуковского, дом 12, кв. 15

5/Х – 45 г.» [107].

На данном заявлении никаких резолюций и пометок не имеется.

Выйдя на поселение, Александр Иванович Тодорский по настоянию дочери стал ходатайствовать о пересмотре своего дела и реабилитации. В первую очередь он отправил необходимые объяснения и просьбы министру обороны СССР и Главному военному прокурору.

«Главному военному прокурору тов. Вавилову

от бывшего комкора РККА Тодорского

Александра Ивановича

ЗАЯВЛЕНИЕ

В Главной военной прокуратуре имеется просьба к Министру обороны СССР о моей реабилитации. Настоящим представляю доводы для пересмотра моего дела.

1. Главари военно-фашистского заговора Тухачевский, Фельдман и др., в числе 8 чел., были разоблачены и ликвидированы 11 июня 1937 г. В течение одного года и трех месяцев после этого я по-прежнему работал в должности начальника Управления высших военно-учебных заведений в прямом подчинении Народного комиссара (обороны) Ворошилова.

Моя непричастность к заговору была настолько очевидной, что в разговоре со мной уже в 1938 г. Климент Ефремович заметил: «Я знаю, что Вы не виноваты». Вся наша страна знает, что Ворошилов на ветер слов не бросает. В свете исключительных событий 1937 г. Климент Ефремович имел возможность нелицеприятно взвесить политическое поведение мое не только вообще, но буквально по тысячам деталей, так как знал меня в течение по крайней мере последних 15 лет.

До этих же 15-ти лет мою безупречную военно-политическую работу рекомендовали ему Орджоникидзе Г.К. и Киров С.М., с которыми я работал на Кавказе и в Закавказье.

Мою гражданскую партийно-политическую работу тов. Ворошилов знал по положительной оценке В.И. Ленина в политотчете ЦК ХI партсъезду и по специальной статье периода 1919 г. (см. т.т.23 и 25 3-го изд. соч.).

2. Несмотря на высокое партийное доверие ко мне и на то, что я никогда не отклонялся от генеральной линии партии, 19 сентября 1938 г. я был арестован.

К этому времени в НКВД фактически уже безраздельно распоряжался агент империализма Берия.

Берия самолично подписал и ордер на мой арест. Он лично знал меня, как преданного партии военного работника, еще со времен 1920–1923 гг. в Азербайджане, когда я в Баку, под руководством Орджоникидзе и Кирова командовал 1-м Кавказским стрелковым корпусом, а Берия был помощником Багирова в Азербайджанской ЧК.

Бакинский период моей работы и отношение ко мне т.т. Орджоникидзе и Кирова могут подтвердить с положительной стороны помощник Сергея Мироновича Чагин П.И. и писатель Бляхин (оба – старые большевики, сейчас в Союзе советских писателей).

3. Семь с половиной месяцев пробыл я в Лефортовской московской тюрьме. Шестнадцать подручных Берия (Иванов, Казакевич, Кузовлев, Мальцев, Комаров, Буланов, Мозалевский и 9 других, коих уже не помню) самым постыдным образом старались выжать из меня нужные им для обвинения меня показания. В этом поистине смертном бою я превозмог человеческую слабость и сохранил политическое достоинство, добившись отрицательного протокола.

4. Вероятно такими же методами допроса следствие добыло на меня ряд порочащих, голословных свидетельских показаний. Никаких очных ставок с оговорившими меня лицами мне дано не было.

Заключение следствия содержало обвинение меня во всех тягчайших государственных преступлениях, упоминаемых в Уголовном кодексе. В фабрикации обвинительного заключения главную роль играл враг партии и народа Кобулов, который подписал его с предложением судить меня по закону от 1.ХII.1934 г., подставляя под безусловный расстрел.

5. Судила меня в следственном кабинете Лефортовской же тюрьмы 4.V.1939 г. Военная коллегия Верхсуда СССР в составе председателя Алексеева и членов Детистова и Суслина. Последние двое работают, кажется, в Верхсуде и сейчас и могут подтвердить, в каком виде предстал я перед ними, поскольку им долго пришлось находить что-нибудь общее между моей фотокарточкой при аресте и полуживым оригиналом на суде. Военной коллегии я заявил о своей невиновности.

Надо отдать справедливость суду, что хотя мое дело и было рассмотрено им впопыхах, в течение 15 минут, без свидетелей и прочих элементарных формальностей, однако он успел отвергнуть наиболее кричащие вымыслы…

6. Будучи совершенно невиновным, я безропотно отбыл этот длительный, тяжелый срок заключения (в ИТЛ Коми АССР и в спецлагере Иркутской обл.) без единого замечания и взыскания, не гнушаясь никакой физической работой. За примерный труд и хорошее поведение освобожден из лагеря на 3 месяца до срока, после чего направлен в ссылку на поселение в Красноярский край, где и нахожусь, работая в стройуправлении № 2 треста «Красноярскстрой в городе Енисейске, без права голоса и без паспорта.

7. Перехожу к краткому разбору и опровержению возведенных на меня обвинений.

а) Какими фактами подтверждено мое участие в контрреволюционном заговоре?

Не фактами с указанием места, времени и обстоятельств дела, а несколькими голословными заверениями, буквально в 3-х словах: «Заговорщиком был и Тодорский» (свидетели: Ланда, Седякин, Ткачев), или туманным предположением об этом (Ефимов, Егоров, Орлов), или туманной характеристикой меня (Карпель, Казанский, Либерман). Булин, несколько лет проработавший со мною под одной крышей, «раскрывает» мою принадлежность к заговору не более и не менее как в июле 1937 г. (?); Хорошилов клевещет по слухам обо мне и теперешнем маршале Мерецкове