– Ты медсестра! Даже Маргарет и та смогла.

– Извини, Энн.

– Это водка? – спросила Энн, указывая на стакан с водой.

– Да, – солгала Джорджи.

– У тебя проблемы?

– Есть кое-какие, как у всех.

– Джим знает?

– Джим знает все, ты уж мне поверь.

– Я видела, как ты разговаривала с папой.

– В чем дело, Энн? Похоже, ты пришла сюда с какой-то целью. Если честно, ссориться я не хочу.

– Так почему ты осталась?

– Мне надо кое в чем разобраться, сестренка. Мне просто нужен передых на одну ночь.

– Ты видела завещание, так?

– О чем ты?..

– Это меня просто бесит. Это твое холодное отношение. Ты вдруг начинаешь околачиваться возле дома нашей матери.

– Энн?

– И это так… нагло. Сидеть здесь возле бассейна, как будто он уже тебе принадлежит.

Колготки Энн затрещали от статического электричества, когда она перекинула ногу на ногу.

– Ты просто устала, сестренка.

– У некоторых из нас есть обязанности.

– Я знаю, милая.

– Нет, не знаешь. Ты не знаешь, каково это – оказаться в ловушке.

– В браке, ты имеешь в виду?

– Нет, Джорджи. В финансовом плане.

– У вас с Дереком проблемы с деньгами? – спросила Джорджи в совершенном изумлении, которое для Энн, наверное, прозвучало как веселое недоверие.

– Только у меня.

– Долги?

– Попытайся говорить так, чтобы не чувствовалось твое потрясающее превосходство.

– Как это случилось?

– Я затеяла дела с Маргарет. Ну, я была негласным партнером.

– О нет.

– Ты хочешь, чтобы мы умоляли тебя?

– И поэтому ты пришла посидеть со мной сегодня вечером?

– Ты почти не знала нашу мать. А нам нужны деньги.

– Ну и забирай эти деньги.

Энн начала всхлипывать.

Джорджи почувствовала, что не в состоянии утешить сестру, но, что любопытно, и не хочет ее утешать.

– Я уеду утром, – сказала она.

* * *

Со всеми симптомами похмелья, которого она не заслужила, Джорджи собрала все, что хотела забрать из своей старой спальни, погрузила в грузовичок Бивера и поехала через кольца пригородов к реке у Кроули, где на минуту притормозила, чтобы поглядеть, как старик ныряет с пристани и плывет по сверкающей воде джентльменским ползком. Суда в доках яхт-клуба были похожи на сцену из воскресной картины, а их мачты были как серебряно-белые заросли.

Она вспомнила о «Миррорах» и «Мотах», на которых плавала. «Австралы», «Робертсы» и «Фары», на которых гоняли друзья отца. «Сворбрик»[15], который был у них одно время. Встречи в сумерках. То, как они пропахивали море по дороге из Роттнеста.

Когда она въехала обратно на дорогу, она окинула взглядом арки и овалы университета и подумала, были ли те два года, которые проваландалась на медицинском, саботажем, как она представляла это отцу, или настоящей неудачей, которую она втайне подозревала.

Она ехала по Маунтс-Бей-роуд и смотрела на реку между финиковыми пальмами. У старого здания пивоваренного завода протестующие аборигены, похоже, собрали пожитки и ушли обратно в свои лагеря. За поворотом гудел торговый район. В этом городе для нее ничего не оставалось. Ей не стоило возвращаться из-за границы. Она никогда больше не будет здесь жить.

Был полдень, когда она съехала с шоссе у старого фруктового киоска, и ее настроение начало улетучиваться, когда она подумала о Лютере Фоксе и обо всех своих вещах в его доме. Им не надо больше возвращаться в Уайт-Пойнт. Они могут раз в неделю делать покупки в городе и ездить на пляж короткой дорогой. И там была река. Умиротворяющая тишина. И музыка. И дом, полный книг. Ей не надо спасать его; она просто будет вместе с ним. Они будут сажать деревья, и он снова сможет выращивать арбузы. Это настоящий шанс, ведь так?

Куры выпорхнули из-под дома, когда она вышла из машины. «Мы сравним, у кого солнечные ожоги больше», – подумала она, остро ощущая свою задницу. Куры бросились к ее ногам с такой готовностью, что это ее даже удивило. Она увидела, что задняя дверь закрыта. Она на секунду задержала дыхание и подошла. Дверь была заперта. Она обошла дом кругом, и кровь стучала у нее в горле, и она поняла, что и передняя дверь заперта на засов. Еще не начав стучать или звать, она уже знала, что его нет.

На столике на веранде, в трухе, которая осталась от столпотворения москитов вокруг лампы, лежали два речных камня. Вороны с расстановкой каркали из зарослей казуарин. Джорджи эти звуки показались насмешкой. А чем еще это могло показаться?

Она подняла камень и бросила его в бахчи, а потом бросила и второй следом. Они ударились в грязь с глухим стуком. Даже скорее не со стуком, а с хлопком. Тихие насмешливые аплодисменты. Она стояла, вцепившись в перила, и какое-то время даже не плакала.

Ей не хватило гордости, чтобы удержаться и не обойти сараи и излучину реки. Она дошла и до холма над карьером, хотя была уверена: там его нет. Она твердила сама себе, что он мог уехать на время. Но куда на пару дней может уехать человек, у которого нет машины? Не по магазинам же он собрался прошвырнуться, ради всего святого. Она знала, что он дал деру. Оставил ее на съедение волкам.

Последняя судорожная надежда исчезла, когда она въехала во двор Бивера. Джорджи еще казалось, что он вполне мог заглянуть туда в поисках машины, а может, даже ждет ее там. Но Бивер не сказал ни слова. Похоже, он был не в настроении. Она поехала к Джиму, потому что больше идти ей было некуда. У нее была машина, набитая мусором, а чистой одежды не было. Она не могла думать.

Дом был пуст, но, как всегда, не заперт. Она увидела, что жалкие остатки ночи, проведенной ею в свободной комнате, уже убраны. Между велотренажером и креслом-качалкой, которое давно пора было перетянуть, кровать была аккуратно заправлена, и в изножье стояла картонная коробка, которую она упаковала много дней назад. Она спустилась и разгрузила машину.

Через два часа вернулся Джим. Он бросил на раковину что-то в пластиковом пакете и заметил на диване Джорджи.

– Мальчики ловят на блесну карпа.

– Удачно?

– Да.

– Где они?

– На пристани. Жарко, как в аду.

– Я приготовлю что-нибудь, – сказала она.

– Как хочешь. Я их разделаю.