Я гадаю, о чем пойдет речь. Про Энни? О бесчинствах в Четвертом дистрикте? Однако Финник Одэйр начинает совершенно неожиданно:

— Президент Сноу... продавал меня... мое тело. — Его голос звучит глухо и отрешенно. — И не только меня. Если победитель был привлекательным, президент дарил его кому-нибудь или выставлял на продажу за огромную цену. Отказаться было невозможно— иначе убивали кого-нибудь из твоих близких. Поэтому все соглашались.

Это все объясняет. Вот откуда эта вереница поклонников и поклонниц из Капитолия. Никакие они не поклонники. Обычные негодяи вроде Крея, нашего бывшего главы миротворцев, который покупал отчаявшихся девушек, чтобы использовать и выбросить, просто потому, что он мог себе это позволить. Мне хочется прервать запись и попросить у Финника прощения за то, что так плохо о нем думала. Но мы должны сделать свою работу, и я чувствую, что у Финника это получится гораздо лучше, чем у меня.

— Я был не единственным, но самым популярным, — продолжает он. — И, наверное, самым беззащитным, потому что были беззащитны люди, которых я любил. Чтобы успокоить совесть, мои покровители давали мне деньги и украшения. Впрочем, они делились со мной еще кое-чем, более ценные.

Секретами, думаю я про себя. Финник уже говорил мне, что любовницы часто выбалтывали ему разные тайны.

— Секретами, — говорит Финник, повторяя мои мысли. — Не выключайте телевизор, президент Сноу, потому что многие из этих секретов касаются вас. Однако давайте начнем с других.

Финник рассказывает о таких подробностях, что не остается сомнений в его правдивости. Экзотические сексуальные пристрастия, измены, безмерная алчность, политические интриги. Тайны, нашептанные во хмелю под покровом ночи, на влажных подушках. Перед Финником не стеснялись. Кто он? Раб из покоренного дистрикта, которого можно купить и продать. Смазливый, но неопасный. Кто ему поверит? И кто вообще станет его слушать? А ведь секреты так и просятся с языка. Особенно такие пикантные.

Я не знаю людей, про которых говорит Финник, однако все они, похоже, заметные фигуры в Капитолии, и, судя по разговорам моей группы подготовки, любой их грешок привлекает пристальное внимание. Если люди способны часами обсуждать неудачную прическу, то какой же интерес вызовут обвинения в инцесте, предательствах, шантаже и поджогах? А впереди еще президент...

— Ну а теперь перейдем к нашему славному президенту Кориолану Сноу, — говорит Финник. — Он был так молод, когда пришел к власти. И так умен, что смог удержать ее. Интересно, как ему это удалось? Одно слово. Одно только слово, и все станет на свои места. Яд.

Финник прослеживает политическую карьеру Сноу, про которую я до сих пор ничего не знала, подробно останавливаясь на загадочных смертях его противников и, хуже того, ставших неудобными союзников. Одни падали замертво во время застолий, другие медленно угасали в течение нескольких месяцев. Списывалось все на испорченных моллюсков, неуловимые вирусы или вовремя не выявленную патологию аорты. Сноу сам пил из отравленной чаши, чтобы отвести подозрение. Противоядия иногда срабатывали не в полной мере. Говорят, поэтому он всегда носит в лацкане надушенные розы. Чтобы отбить запах крови от незаживающих язв во рту. И так далее и тому подобное... Говорят, у Сноу есть список, и никто не знает, кто будет следующим.

Яд. Оружие змеи.

Поскольку мое мнение о Капитолии и его достопочтенном президенте и так было хуже некуда, не могу сказать, что слова Финника особенно меня потрясли. Однако на капитолийских мятежников они производят куда большее впечатление — даже у Плутарха не раз вытягивается лицо — очевидно, от удивления, как такая пикантная подробность прошла мимо него. Когда Финник замолкает, никому не приходит в голову выключить камеры, пока он сам не произносит: «Снято».

Телевизионщики убегают редактировать материал, а Плутарх отводит Финника в сторону, видимо, выведать, что еще ему известно. Я остаюсь среди руин наедине Хеймитчем. Возможно, участь Финника ждала и меня. Почему нет? Сноу мог бы выручить немалые деньги за Огненную Китнисс.

— С тобой было то же самое? — спрашиваю я Хеймитча.

— Нет. Мать, младший брат, моя девушка — через две недели после Игр их никого не было в живых. Из-за того фокуса с силовым полем. Сноу уже никого не мог использовать.

— Странно, что он тебя не убил.

— Это как раз понятно. Я стал примером. Для молодых Финников, Джоанн и Кашмир. Чтобы все видели, что бывает с неудобными победителями. Но как бы то ни было, Сноу знал, что прижать меня ему нечем.

— Пока не появились мы с Питом, — говорю я тихо.

Хеймитч молчит.

Теперь остается только ждать. Мы с Финником сидим в отделе спецобороны. Пытаемся чем-нибудь заполнить медленно тянущиеся минуты. Вяжем узлы, размазываем еду по тарелкам, лупим по мишеням в тире. Из боязни обнаружения связь со спасательным отрядом не поддерживается. Ровно в 15.00 мы входим в помещение, сплошь уставленное мониторами и компьютерами, и в безмолвном напряжении наблюдаем, как Бити со своей командой пытается захватить телеэфир. От обычной суетливости Бити нет и следа; я еще никогда не видела его таким сосредоточенным. Большую часть моего интервью вырезали, оставили минимум, чтобы показать, что я все еще жива и готова к борьбе. Гвоздь программы — мерзость и похоть Капитолия в изложении Финника. Не знаю, улучшил ли Бита свое оборудование, или его коллеги из Капитолия сами засмотрелись, но наша трансляция прерывается гораздо реже. Целых шестьдесят минут подряд лицо Финника с переменным успехом соперничает с капитолийскими дневными новостями и попытками выключить и то и другое. Финальную часть про Сноу техгруппа повстанцев умудряется передать почти без потерь.

— Шабаш! — Бити вскидывает руки от пульта, предоставляя эфир Капитолию. Вытирает пот со лба. — Либо они уже выбрались оттуда, либо их нет в живых. — Он поворачивается на стуле к нам. — Однако план что надо. Плутарх вам рассказал?

Конечно, нет. Бити ведет нас в другую комнату и показывает на схеме, каким образом спасательный отряд при поддержке внутренних агентов попытается — точнее уже попытался — освободить победителей из подземной тюрьмы. Среди прочего в вентиляционную систему подается усыпляющий газ, потом где-то отключается электричество, и в нескольких милях от тюрьмы в правительственном здании взрывается бомба. Плюс наше вторжение в эфир. Бити доволен, что мы запутались в плане, — значит, нашим врагам тоже будет трудно за всем уследить.

— Как с твоей электрической ловушкой на арене? — спрашиваю я.

— Точно. А ведь славно сработала!

Ну... это как посмотреть, думаю я про себя.

Мы с Финником хотим прорваться в штаб — первые новости от спасательной команды поступят, конечно, туда, — но нас не пускают, говоря, что там идет обсуждение важных военных вопросов. Однако из отдела спецобороны мы уходить отказываемся. Сидим на подземном лугу с колибри.

Вяжем узлы. Молчим. Вяжем. Тик-так. Не думать о Гейле. Не думать о Пите. Вязать узлы. Мы отказываемся от ужина. Пальцы стерты до крови. В конце концов Финник не выдерживает и сгибается, как тогда на арене, когда нас атаковали сойки-говоруны. Я совершенствуюсь в завязывании петли. В голове крутятся слова из «Дерева висельника». Гейл и Пит. Пит и Гейл.