– Не могу сказать вам, милостивая госпожа. Монсеньор Жиль заперся вместе с приближенными в своих покоях, и заходить туда запрещено кому бы то ни было под страхом смерти…

Служанка, круглая розовая бретоночка, говоря это, испуганно озиралась. Казалось, она боится, что слова, которые она произносила еле слышно, проникнут сквозь толстые стены замка и достигнут ушей Жиля де Реца.

– А что с госпожой Анной? – спросила Катрин. – Как ее здоровье?

– Не знаю. Она также не выходит из своих апартаментов и пускает к себе лишь фрейлину, госпожу Алиенор. Прошу простить меня, милостивая госпожа, мне нельзя задерживаться здесь.

Маленькой служанке явно не терпелось уйти, и Катрин не посмела выспрашивать ее дальше. Мысль о Саре причиняла ей невыносимые страдания, и она приходила в отчаяние от невозможности что-либо узнать. Но что могла она предпринять, сидя взаперти? Она иногда слышала за дверью тяжелые шаги вооруженного часового, а это означало, что к ней приставили стражу.

Вечером четвертого дня в замке заскрежетал ключ, но на сей раз в комнату вошла не камеристка. На пороге стоял Жиль де Силле, правая рука Жиля де Реца, которому он приходился кузеном. Они были одного возраста, но совершенно непохожи внешне. Низкорослый и коренастый Жиль де Силле с его мощными плечами и выпирающим брюшком не обладал изяществом и кошачьей грацией, которая отличала хозяина Шантосе. Лицо со вздернутым носом было красно-кирпичного цвета, и на нем выделялись бледно-голубые глаза, холодные и, казалось, лишенные всякого выражения. На нем были фиолетовые штаны и колет цвета бычьей крови с вышитым золотой нитью львом. Костюм его не поражал элегантностью, и самым заметным предметом туалета был прицепленный к поясу внушительных размеров кинжал. Расставив ноги и засунув большие пальцы рук за пояс, Жиль де Силле не двигался с места, надменно задрав подбородок. Когда же Катрин, пожав плечами, повернулась к нему спиной, он расхохотался.

– Хочу показать вам кое-что, – сказал он наконец, – выгляните-ка во двор…

Катрин уже закрыла внутренние ставни. На дворе давно стемнело, да и весь этот день – день Праздника всех святых[6]– был таким унылым и печальным! Когда она открывала окно, в комнату длинными желтыми языками вползал туман и заполнял ее запахом гнилой воды и прелой травы. Катрин не позволяли выходить даже в часовню, к мессе, и она целыми днями сидела, забившись в углу, как измученный продрогший зверек. Медленно она подошла к окну и распахнула ставни. Двор был освещен множеством факелов; огненные блики, пробившись сквозь ромбики в свинцовой оправе, заплясали на лице Катрин. Отворив окно, она выглянула вниз. Солдаты с факелами в руках стояли плотной цепью, и под их присмотром крестьяне стаскивали охапки дров и вязанки хвороста к деревянному столбу, выкрашенному в черный цвет. К столбу были прикреплены цепи. С криком ужаса Катрин, побледневшая как полотно, отпрянула от окна. Ее растерянный взгляд упал на насмешливое лицо сира де Силле.

– Именно так! Жиль решил, что завтра, в день поминовения мертвых, у нас будет еще один мертвец… мы развеем в дым вашу домашнюю колдунью…

– Это невозможно! – прошептала Катрин, обращаясь скорее к самой себе, чем к незваному гостю. – Это невозможно! Он не может так поступить!

– Еще как может! – грубо расхохотался Силле. – Ваша колдунья оказалась обыкновенной дурой. Будь она похитрее, так успела бы попросить защиты у демонов. Но вы, по крайней мере, будете утешены тем, что увидите все собственными глазами…

На столе стоял ужин, к которому Катрин почти не притронулась. Жиль де Силле, взяв с тарелки куропатку, проглотил ее с такой быстротой, словно съел маленькое яблочко, затем налил себе полный кубок вина и осушил его одним махом. Обтерев рот бархатным рукавом, он направился к двери, однако на пороге обернулся:

– Приятных сновидений, прекрасная дама! Жаль, что мой дражайший кузен запретил к вам притрагиваться. Я бы с удовольствием остался у вас на ночь!

Повернувшись к окну, откуда доносился шум зловещих приготовлений, Катрин стояла неподвижно, пока не услышала, как захлопнулась дверь за Жилем де Силле. Только тогда она упала на колени и закрыла лицо руками.

– Сара! – произнесла она, сотрясаясь от рыданий. – Бедная моя Сара!

Уже все затихло во дворе и исчезли блики от факелов, почти догорела свеча в железном черном подсвечнике, а Катрин по-прежнему стояла на коленях в позе, выражающей беспредельное отчаяние. Она тихо плакала, молилась и снова плакала, сама не зная, к кому теперь взывать, кого молить о пощаде, на кого надеяться. Ей казалось, что ее бросили в глубокий колодец – со стенами такими скользкими, что за них невозможно ухватиться. В колодце медленно прибывает вода, и она знает, что скоро ее покроет с головой, но помощи ждать не от кого…

Из окна тянуло холодом, ледяной воздух заполнил комнату, и только это вывело наконец Катрин из оцепенения. В комнате царила почти полная темнота. Она тяжело поднялась с колен, взяла новую свечу и зажгла ее от дотлевающего огарка. Затем закрыла окно. В камине огонь также догорал. Она принесла дров и положила на угли три небольших полена. Подобрала с пола кожаные мехи и стала раздувать пламя. Это были простые привычные движения, которых человек обычно не замечает, но сейчас они возвращали ее в счастливое прошлое, в те дни, когда она жила в доме на мосту Менял и в суконной лавке дяди Матье в Дижоне. Тогда она не была знатной дамой, и прихоть принца еще не вырвала ее из прежнего скромного состояния. Сидя на приступке у камина, обхватив колени руками, она смотрела, как разгорается огонь, как набирает силу, обволакивая ее своим теплым нежным дыханием.

Внезапно она отшатнулась и закрыла глаза. Веселое пламя вновь оживило кошмары! Ужасный огонь… всепожирающий и жестокий! Завтра у черного столба забьется в муках Сара, объятая пламенем, и душа ее отлетит в вечность. А она, Катрин, была здесь, в этой комнате, бессильная и жалкая. Что может сделать пленница, как не смириться перед лицом неумолимой судьбы? Внезапно она открыла глаза, охваченная величайшим изумлением. Внутри ее что-то шевельнулось, и она быстро приложила руки к животу. Ребенок! Сын Арно впервые заявил о своем существовании! Ее захлестнула волна нежности и счастья, и вдруг она почувствовала, что мужество возвращается к ней. Неужели она допустит, чтобы малыш появился на свет в этом проклятом замке? Чтобы жизнь ему дала несчастная пленница? Чтобы с первых своих дней он не был свободным человеком? На том берегу реки бродил в тумане Готье-нормандец, вглядываясь в черную громаду Шантосе. Она должна сделать еще одну попытку – пойти к Жилю, упасть к его ногам, молить, забыв о гордости, и любой ценой вырвать обещание пощадить Сару. В неудержимом порыве она бросилась к двери. Сначала надо привлечь внимание часового, добиться, чтобы он выпустил ее или хотя бы позвал Жиля де Реца… на худой конец, Силле. Она схватилась за ручку двери, чтобы потрясти ее, и, к великому ее удивлению, та отворилась сама собой без всякого скрипа. В коридоре было темно, и ничто не нарушало его тишины. Должно быть, в замке все спали.