где завершилось его долгое путешествие навстречу медицинскому вердикту – сначала на электричке из Беркли, потом на трамвае от Маркет-стрит. Сан-Франциско показался ему футуристическим шаржем на сонный уютный город, который он помнил по далекому детству. Новый город был ему чужим и выглядел кричаще гламурным, как Абу-Даби, это если обращать внимание на сверкающий фасад с его оснащенными блютус-гарнитурами и Гугл-очками киборгами, копошащимися под сенью стеклянных небоскребов. С изнанки же город был непригляден, как Мумбай, и в скоростном трамвае, следующем по Девятой и Джуда-стрит, не было никого, кроме представителей касты неприкасаемых, выглядящих как фотопортреты Уокера Эванса[39], выдержанные в сумрачных тонах. Бруно и сам, вероятно, скатился до уровня неприкасаемого.

Он высунул голову из-за угла посмотреть, не покинула ли медсестра свой пост. Она торопливо набирала двумя пальцами текст сообщения, отвлеклась от экрана телефона и поймала его взгляд.

– Да?

– Нет, ничего. Я жду.

– Вы слишком рано приехали. А доктор запаздывает.

Ее укоризненная интонация касалась и врача, и пациента. Но как раз в этот момент доктор и появился. Ноа Берингер был ниже Бруно и упитаннее. Он выскочил из лифта – рюкзак на плече, джинсы и сандалии. Его белые волосы были сплетены в косичку, борода была темной, без единого седого волоса, как будто волосы на голове и на подбородке принадлежали людям разного возраста. Берингера нельзя было назвать красавцем. Его глубоко посаженные и асимметричные глаза излучали доброту. Ничто в его облике, кроме белого халата, не говорило, что он имеет какие-либо основания и права находиться в здании клиники, да и белый халат можно приобрести на любом блошином рынке или в лавке маскарадных костюмов.

– Александер Бруно. – Хирург уронил рюкзак на пол и обеими руками обхватил пациента за плечи. Пальцы длинные, хватка убедительная. – А вы на снимках совсем другой. Последние несколько дней я буквально жил внутри вашего лица. Странный способ знакомства.

– Не понимаю. – Компакт-диск с полным набором рентгеноснимков лежал в заднем кармане его темных треников. Он не взял с собой чемоданчик с комплектом для триктрака и окровавленным камнем и отправился в путь через залив только со смартфоном и сканами из «Шаритэ».

– После нашего разговора моя ассистентка Кейт связалась с вашим врачом в Германии, с онкологом, и мы получили все ваши снимки. Она гений, моя Кейт, она найдет что угодно. – Сказав это, Берингер, похоже, о чем-то вспомнил. Он выпустил Бруно из объятий, отвернулся и, цепко обхватив ладонь дежурной медсестры обеими руками, энергично ее затряс. Та выглядела удивленной.

– Спасибо, что пришла так рано и открыла отделение, – поблагодарил он медсестру и добавил, обращаясь к Бруно: – Я потерял свой ключ.

– Да ничего страшного, доктор, – заметила медсестра.

Но ее тон противоречил сказанному, и все равно она глядела на хирурга с беспомощным восхищением. Бруно счел ее взгляд обнадеживающим знаком. Если этот хирург чокнутый, но при этом блестящий специалист, то, возможно, его блестящее мастерство и требует от него поведения чокнутого.

– Входите, входите, я довольно редко пользуюсь этим кабинетом, я почти уверен, что это зона бедствия. Мое рабочее место – у меня дома. Присядьте!

Бруно сел. В кабинете царил беспорядок. Толстые пыльные фолианты стояли на полках наперекосяк, в позах, грозивших сломать им корешки, письменный стол был завален рукописями и папками с бумагами. И вместе с тем офис доктора Берингера казался не столь устрашающе нелепым, как сам доктор Берингер, а просто хаотичным, как и многие больничные офисы. Единственной аномалией, коль скоро Бруно мог вообще обнаружить тут нечто аномальное, казался постер с Джими Хендриксом с автографом, который, по предположению Бруно, был настоящим.

– Я даже побеседовал с британской дамой, Бенедикт, – сообщил Берингер. – Яичко не простое, а золотое, правда? Яйцо Бенедикт – удачное было бы прозвище. Ваши снимки впечатляют. Какая четкость! Немецкая аппаратура просто обалденная. Наша, конечно, лучше.

– То есть… вы уже видели? – Бруно устыдился того, что снимки его помутнения – этого пятна Роршаха, как краб клешнями вцепившегося в глазные яблоки, – бесконтрольно распространяются по миру, словно фоторобот разыскиваемого преступника.

– Да. Я, конечно, закажу новые. Кейт сообщит вам даты обследований, вы будете приезжать к нам каждый день. Кейт станет распоряжаться вашей жизнью, как она распоряжается моей.

– Кейт – это медсестра в регистратуре?

– Вы о ком, о той нелюбезной женщине? Я даже не знаю ее имени, она просто медсестра с ключом от моего кабинета. А Кейт – мой ассистент, она работает только с моими пациентами, она – моя нелюбезная женщина.

– Ясно.

– Мы с ней встречаемся сегодня. Но вот что я вам скажу – слушайте! Я совершил увлекательное путешествие в глубь вашего черепа, за носовую кость и глазницы – в глазные яблоки. Но как же здорово увидеть наконец поверхность. Она безупречна, и я обязуюсь отнестись к ней с великим тщанием. Яйцо Бенедикт посвятила вас в мой метод?

– Лучше, если это сделаете вы.

– Представьте, что ваше лицо – это дверь, – оживился Берингер. – И ее никогда не отворяли. – Если врачи, как правило, озадачивают пациента профессиональным жаргоном, то Берингер предпочитал изъясняться шарадами, помогая себе мимикой и жестами. – Так вот, мы ее отворим, очень нежно. Потом мы снимем дверь с петель и отложим в сторону – целой и невредимой. Это ведь куда лучше, чем сверлить и пилить саму дверь, как считаете? – Хирург подкреплял объяснения жестами, изображая длинными выразительными пальцами то дверь, то петли, то сверло и пилу и демонстрируя этапы этих плотницких работ на голове Бруно.

– Глаза? – переспросил Бруно. – Вы собираетесь… вынуть мои глаза?

– Нет, если, конечно, вы не хотите остаться слепым. Нет-нет, сохранение зрительных нервов – мой приоритет. Мы, конечно, до некоторой степени извлечем их из глазниц и временно перережем некоторые глазодвигательные мышцы, чтобы переместить глазные яблоки и получить возможность проникнуть внутрь…

– Очень хорошо, спасибо. – Хорошо, что Берингер не прибегнул к еще более метафорическим образам. – И когда мы удалим раковую опухоль?

– Торопиться не надо. И, кстати говоря, опухоль не злокачественная, в строгом смысле, это не рак, во всяком случае, крайне маловероятно, что это рак. Впрочем, это можно будет утверждать с большей долей уверенности после пункции. Но чутье мне подсказывает, что у вас атипичная менингиома.

Если бы я знал, что она у меня есть, я бы с радостью от нее отказался. Бруно попытался проникнуть в мысли Ноа Берингера и проверить, уловил ли тот мысленную фразу и как на нее отреагировал, – это был его обычный тест. Явно не уловил.

– В каком смысле атипичная? – спросил Бруно.

– Если это менингиома, то