Она стояла у меня за спиной и скребла в раковине тарелки. Я сообщил ей, что нашел «Донну» и спросил, нет ли у нее других любимых записей.

Она так резко развернулась — думал, сейчас набросится.

— Вы, главное, возьмите «Донну», — решительно предложила она. — Я и правда хочу, чтобы ее забрали.

— И что, больше никаких пластинок, с которыми связаны сентиментальные воспоминания?

— Уже нет, — она отвернулась к раковине.

Я сосчитал пластинки, а потом свою наличность. В карманах было негусто, пришлось сходить к «кадиллаку» за припрятанным в сумке баблом. Вернувшись, я выложил деньги на крышку бирюзовой коробки.

— Так, — сказал я, — поговорим о деле. Я беру двести семь пластинок по два бакса за штуку, итого получается четыреста четырнадцать. Я бы даже сказал, четыреста пятнадцать, если вы заодно пожертвуете коробкой.

Донна была поражена.

— Вы покупаете все пластинки? По два доллара за каждую?!

— Знаю, что маловато, но Мусорщик говорил, что это стандартная цена для винила в хорошем состоянии. Я не в курсе, какова ситуация на местном рынке, но даже во Фриско Мусорщику редко удается выручить больше трех баксов за штуку. К тому же, помните, я покупаю оптом, не отбирая только то, что получше.

Донна ткнула в бирюзовую коробку пальцем.

— Вы предлагаете мне за эти записи больше четырех сотен, я правильно поняла?

— Четыре сотни и еще пятнадцать, — поправил я ее. — Простите, но больше я действительно дать не могу. — Я изо всех сил старался выглядеть виноватым.

Донна протестующе замотала головой.

— Вы сами знаете, что это барахло не стоит ни гроша. Для вас это чистой воды благотворительность. Я ценю вашу заботу, Джордж, но так нельзя.

Если уж начистоту, я понятия не имел, почем идут подержанные пластинки, но два доллара казались мне разумной ценой, к тому же это придавало моему блефу правдоподобия.

— Донна, я вам запишу телефон Мусорщика. Позвоните ему на работу, и он растолкует, гоню я туфту или нет.

Она все-таки решила мне поверить.

— Нет, в этом нет нужды. Боже, ну и дела… Я рассчитывала в лучшем случае на десять центов, а вы говорите — два доллара. Четыре сотни! Да если б я знала, что это золотая жила, я бы давным-давно их продала.

— Рад, что вы этого не сделали, — улыбнулся я. — И уверен, что Мусорщик тоже обрадуется.

Донна твердила, что обязана проводить меня до машины. К тому же, она хотела убедиться, что проигрыватель работает. Я вставил переходник в прикуриватель и нажал на кнопку, диск завертелся. Меня подмывало поставить «Донну» и пригласить настоящую Донну на танец — прямо здесь, в жалком крошечном дворике, перед Богом и людьми, обнять ее покрепче, прежде чем вернусь на трассу. Но лишняя боль была ей сейчас ни к чему, поэтому я наугад выбрал Бадди Холли. Пластинка плавно опустилась на диск, иглодержатель поднялся и поднес иглу к желобку:

Я расскажу тебе сказку про нас:

Ты мне подаришь любовь в этот час.

У нас в запасе так много дней,

Люби меня и не гаси огней.

Буги-вуги, буги-вуги, буги-вуги-боп.

Любовь моя больше, чем «кадиллак»,

Хоть ты и боишься, что это не так.

Поверь в меня, и тебе станет ясно,

Как наша любовь глубока и прекрасна.

Поверь в любовь и не гаси огней!

Я вывернул на шоссе на полной скорости и в хорошем настроении, щеку все еще грел прощальный поцелуй Донны. Раз у меня теперь был при себе проигрыватель, я решил, что могу прямо на ходу слушать «Chantilly Lace» и думать о том, как череда случайностей подтолкнула меня к этой сумасшедшей поездке. Я поставил пластинку. Сначала раздался звук телефонного звонка, а потом низкий развратный мурлыкающий голос:

Пр-р-риве-е-ет, кр-р-рошка!

Да, это Биг Боппер.

[сладострастный смех]

Ах ты, моя сладкая штучка!

Я — что?

Что я должен?

О, кр-р-рошка, ты же знаешь, что я люблю…

А потом он запел:

Кружевная рубашка, озорная мордашка,

Рыжий хвостик, задорный и милый.

Колдовская походка,

Не девчонка — находка.

Любовь — вот что правит этим миром-миром-миром…

Слушая, я не мог не согласиться с Боппером: нам всем не хватало душевного общения, простого человеческого тепла. Это навевало грусть, но музыка была пропитана такой неукротимой радостью, что верилось: если все ошибки мира и нельзя исправить, то хотя бы можно пережить. И в кои-то веки, накручивая мили в сторону Финикса, с Донниным проигрывателем, на полную мощность, измотанный настолько, что едва мог моргать, я был безмятежен. Главным образом из-за музыки, ее мощного и притягательного ритма. Мне не нужно было думать. Неудивительно, что молодежь любит музыку. Взросление само по себе слишком мучительная вещь, чтобы еще и размышлять о нем, — лучше промывать мозги чистой энергией. Я промывал и промывал свои в надежде, что это ощущение безмятежности продлится вечно, но вскоре начал клевать носом, и стало понятно, что пора либо принять дозу, либо поспать. Похоже, из-за этой безмятежности во мне вдруг заговорил здравый смысл — повинуясь ему, я добрался до мотеля «Жирный кактус», что на подъездах к Финиксу, в полубессознательном состоянии расписался в регистрационной книге и поспешил в номер 17 наперегонки с Морфеем. Забег закончился ничьей.

Я возродился к жизни на следующий день около полудня. Минут сорок пять простоял в душе, смывая дорожную пыль и амфетаминовый пот, а потом натянул чистую одежду. Я был свеж, бодр и готов продолжить путь в Техас. Залив бак самым лучшим бензином, я притормозил в конце улицы у «Блинного дома» и растянул ссохшиеся было кишки высокой горкой блинов.

Как я уже сказал, мне было хорошо, и это факт, но ведь всегда может стать еще лучше. После долгого очищающего сна моя нервная система начала ерзать и требовать амфетаминов; оттого, что источник наслаждения был под рукой, желание делалось только острее. Я призвал на помощь недавно проснувшееся во мне стремление к цели и ограничился тремя пилюлями. Человеку, не отягощенному силой воли и склонному позволять себе слишком многое, необходимо время от времени подкреплять свою решимость, совершая подвиги самоконтроля. Конечно, это не такая уж жертва, когда ты принимаешь три, а мог принять тридцать, но Фортуна любит тех, кто хоть немного старается.

Фортуна отреагировала быстро и в восьми милях от Финикса вознаградила меня Джошуа Спрингфилдом. Вроде как: бери его и делай с ним что хочешь. Поначалу сделать с ним хоть что-нибудь было затруднительно — он был всего лишь тенью от фигуры, залитой солнечным светом, но по мере приближения я смог разглядеть его получше — его и его вытянутую руку с оттопыренным большим пальцем — и притормозил.