он продрог до костей, но продолжает путь, ни на минуту не забывая, что смерть где-то рядом, что она готова настигнуть его прежде, чем забрезжит надежда на спасение.

Миша и Марина сидели напротив певцов, по-прежнему держась за руки. Марина склонила голову жениху на плечо. У всех – в том числе и у меня, слезы навернулись на глаза. Задушевное пение наводило тоску. Около трех утра грустные песни стихли, и гости стали наперебой придумывать новые слова на знакомые мелодии. Они складывали веселые частушки о Мише и его невесте, стараясь подбодрить молодых. Кто-то спел о долге перед родиной, другой – о дисциплине, третий – о двух влюбленных, которые страдали в разлуке, но в конце концов встретились и поженились.

Исполнителей одарили аплодисментами. А потом один из гостей поднял стопку водки и громко произнес: «За скорое и благополучное возвращение!»

Все осушили стаканы и аккордеонист заиграл танцевальную музыку. Это был особый танец. Мужчина вытанцовывал перед той, чьей любви он добивался. Кажется, танцевали все, даже Мишины родители. И только виновник торжества, в честь которого и была устроена вечеринка, не танцевал: он стоял на лестничной площадке со своей невестой и о чем-то с ней шептался. Приближалось расставание.

Рассвело. Было шесть утра и скоро Мише предстояло пойти на трамвайную остановку, прихватив с собой заплечный мешок, в котором лежали туалетные принадлежности, носки и белье. Это все, что ему понадобится на призывном пункте, – остальным его обеспечит армия. Музыка смолкла. Мать обняла и расцеловала Мишу. Веселье прекратилось, все молчали. Потом его обнял и расцеловал отец, потом – Марина. Гости один за другим прощались с Мишей и желали ему удачи. Мишина мать попросила всех сесть и помолчать перед дорогой. Я помолился, чтобы Миша вернулся с войны живым.

На улице прохожие торопились на работу. Мы образовали настоящую процессию. Миша под руку с Мариной и Мишины родители, тоже под руку, шли впереди. За ними – гости вместе с аккордеонистом. Женщины затянули грустную песню, потом другую. Песни не смолкали все пятнадцать минут, пока мы шли до трамвайной остановки. Когда вдали показался трамвай, Миша расцеловал родителей и обнял Марину.

Несмотря на то что за первые пятнадцать месяцев войны Красная армия потеряла около пяти миллионов солдат и офицеров, Миша чудом уцелел и через семь лет вернулся живым и невредимым. Они с Мариной поженились и родили сына.

Глава 13. Эвакуация из Москвы

Немцы продолжали наступать, и чем ближе они подходили к Москве, тем больше ощущался недостаток продуктов в городе. Черный хлеб, сушеная рыба и чай без сахара по тем временам считались роскошью. Однако, несмотря на скудный рацион, рабочие повышали производительность труда. Пока шла война, они были настроены патриотически и готовы на жертвы. Они вступали в соревнование друг с другом – кто больше часов проработает безвозмездно. Они все свои силы отдавали делу победы.

Из-за нехватки рабочих рук в военное время, на заводе произошли кое-какие кадровые перестановки. Главным инженером нашего цеха назначили некоего Громова. Скоро между нами пробежала черная кошка. Все началось с Завадского. Этот честолюбивый технолог обычно штудировал иностранные журналы в поисках новых идей, которые могли бы пригодиться для повышения производительности труда. И вот у американцев или англичан он такую идею нашел. Несколько недель он просидел за чертежной доской, после чего еще долго обдумывал свое усовершенствование. Наконец, Завадский отдал чертежи в цех. Все детали разработанной им пресс-формы прекрасно монтировались друг с другом, кроме одной. Гигантские усилия были потрачены на эту деталь. Спроектировали и изготовили три ее варианта – все тщетно. И тогда Громов попросил меня помочь Завадскому, дескать, Моссовет дал нам десять дней на решение этой задачи.

«Пожалуйста, не отказывайтесь, – упрашивал он меня. – Я знаю, только вы один способны нам помочь. Сделайте это ради всего нашего цеха, и я буду навек вашим должником». Никогда не видел, чтобы Громов так расчувствовался. Я пообещал попробовать.

Начал с того, что изучил чертеж Завадского, а потом, часа через четыре, спроектировал необходимую деталь. Громов дрожал от волнения, когда я протянул ему поправки к проекту Завадского и свой чертеж. Он приказал всем мастерам нашего цеха отложить остальные дела и заняться в первую очередь моей деталью.

«Товарищ Робинсон будет руководить работой», – сказал Громов. На следующий день он получил то, что хотел. На этот раз пресс-форма Завадского дала результат. Производительность возросла в семьдесят два раза. Через неделю все, кто принимал участие в этом проекте, получили премии. Завадскому выплатили 2 500 рублей. Другие, чей вклад был гораздо скромнее моего, получили от 150 до 1500 рублей. Когда кассирша протянула мне семьдесят пять рублей, я почувствовал себя оскорбленным. Попросил вернуть деньги Громову и передать ему, что я работал не ради вознаграждения, но чтобы помочь заводу. Мое поведение не могло не разозлить Громова. Он перестал со мной разговаривать. Однако вскоре я был вознагражден: к нам в цех пришел сам директор завода и при всех поблагодарил меня за то, что я спас проект Завадского.

Все знали, что Громов вскарабкался наверх всеми правдами и неправдами. Этот интриган цеплялся за свое место, которое ему, беспартийному, досталось с трудом. Он выбрал помощника под стать себе – Белоусова. Тот значительно мне уступал – и по знаниям, и по опыту: он учился на первом, а я уже на четвертом курсе машиностроительного института.

Месяца через два-три после начала войны Белоусов появился на моем участке, проверил станки, окинул взглядом учеников. Потом как рявкнет, обращаясь ко мне: «Мне не нравится, как настроены станки». Я промолчал.

Третьего сентября к моему рабочему столу подошла секретарша Громова со стопкой бумаг. Она долго в них копалась, пока наконец не нашла то, что искала. Официальным тоном она зачитала следующее: «Товарищ Робинсон, начиная с завтрашнего дня, 4 сентября 1941 года, ваши услуги в качестве инструктора-шлифовальщика больше не требуются. Вам следует явиться в цех и приступить к работе на одном из цилиндрических станков в качестве рабочего». Она сделала паузу и добавила: «Подпись: Громов».

«Передайте товарищу Громову, – ответил я, – что я не оставлю своего рабочего места, пока не дам письменный ответ».

В недоумении она отступила на несколько шагов, потом повернулась и быстро ушла прочь. Через три дня я вручил Громову заявление с просьбой об увольнении, где объяснял несправедливость решения понизить меня в должности: «Я не могу принять ваше предложение, поскольку, имея техническое образование и большой опыт станочника, считаю неэффективным использование меня в качестве простого рабочего».